Казачья доля: воля-неволя

– Хотел бы, купил, – резонно возразил Гришка, – а то все мотался туда-сюда по ярмарке, а потом сразу и исчез. Поскакал, вроде, на выезд, как раз перед тем, как черкесским подводам с ярмарки уехать…

– А у Митьки спрашивали? – не удержалась от вопроса Люба.

– А то! Ничего не узнали. Говорит, что и сам дивуется. Мол, Семка ему ничего не рассказывал. Даже обижался, что его с собой не позвал… Только мне кажется, он знает, – добавил Гришка, поглядывая на сестру.

Уж ее-то секреты для него секретами вовсе не были. Потому и смотрел снисходительно: когда он сам вырастет, ни за что в девку из бедной семьи не влюбится. Что с нею делать, с бедной-то? Вот взять хотя бы Диану… Гришка мечтательно зажмурился. Она хоть из иногородних, а семья очень даже богатая…

– Слухай, Гриня, може, и про мою свадьбу уже говорить не будут? Ну, пока Сема не найдется?

– Не будут, – снисходительно успокоил ее брат. – Мама с батей еще не решили, за кого тебя отдавать. Да и мать занемогла, какое ж сватовство без матери? Кто знает, долго ли она еще пролежит…

Получалось, как в семье ни плохо, а для Любы хорошо. И она не очень себя в том виноватила: как аукнется, так и откликнется! Она могла позволить себе передохнуть. И, пока мать болеет и не будет за нею следить, встретиться с Дмитрием, поговорить… А там кто знает? Может, война все же начнется, а с войны, бывает, казаки богатыми возвращаются. Тогда Люба сможет выйти замуж за Дмитрия Иващенко.

Дома Люба застала картину… нет, не разорения, а запустения. Если можно так сказать про воздух ее дома. Вроде, все делалось, как надо. Отец с утра уезжал на поле, Гришка ездил вместе с ним и помогал, а мать лежала. Люба без рассуждения кинулась на подворье. Посмотрела, коров хоть доили?

– Отец доил, – поведал ей Гришка. – Зорька чуть его не боднула. Он же своими лапищами за сосок ухватился и давай тянуть! Я показал, как надо. У мамы научился.

Люба не выдержав, улыбнулась и потрепала его по голове: хозяин. Но когда коров пригнал с пастбища пастух, ей пришлось папину работу переделывать, если такое можно сказать о дойке.

Михаил Андреевич приходил с поля усталый, но не улыбался, как прежде, а мрачно проходил в конюшни, работал там до изнеможения, будто на поле недоработал, перед тем, как сесть за стол, выливал на себя вытащенное из колодца ведро воды, надевал чистую рубаху, молча ел и уходил спать. Но не в ту комнату, где лежала мать, а в дальнюю небольшую комнатушку с маленьким окном и узкой кроватью.

Про здоровье жены не спрашивал, разговаривать с нею не пытался. Словом, осерчал на весь свет. И на Любу в том числе, хотя она была и вовсе не при чем.

На самом деле, в отличие от жены, Михаил Андреевич воспринял исчезновение сына как предательство. Отчего-то он совсем не переживал, а был уверен, что сын уехал из-за какой-то своей выдумки и бросил семью в самый разгар работ.

Ну, если и не в разгар, то дел по-прежнему было столько, все сосчитать пальцев на руке не хватит.

Вот сейчас, например, думая о сыне, Гречко яростно вырезал лопатой аккуратные плитки кизяка, которые Люба с Гришей носили в огород на просушку. Разве ж в одиночку такие дела делают? На всю зиму надо заготовить. Это притом, что камыш они еще не резали. Холода начнутся, чем топить? Когда Семен уйдет в армию, там будет все проще. Можно будет человека нанять. А теперь? Человека брать, а вдруг Семен завтра вернется.

И конопля… Добрые люди давно ее в реку заложили, только у Гречко до сих пор конь не валялся. А ведь на следующий год понадобится столько холста – придется дочку замуж выдавать…

О том, будет ли у нее хороший жених, Михаил Андреевич и не сомневался. В последнее время, нет-нет, да и заговаривали с ним казаки:

– Миша, ты как, сватов ждешь?

– Рановато еще, довольно усмехался Гречко.

А что, девка выросла красивая, справная, кровь с молоком. Чего только Зоя на нее осерчала, толком так и не сказала… Но у них всегда было: один родитель наказывает – другой не мешайся. Ну, волнуется девчонка, не знает, что за жениха ей подберут, так что же, сразу ее от себя отсылать?

Что-то с Зоей последнее время творится, не понять. Ходит, думает, сидит – думает. О чем? В доме все хорошо. Жизнь наладилась. Муж теперь все время дома, хозяйство справляется… Свою жену он никогда не мог понять. Но порой, чего греха таить, пробегала мысль, что Зоя все же не стала настоящей казачкой, хоть и живет всю жизнь с казаками.

Глава одиннадцатая

На четвертый день Зоя Гречко с кровати поднялась. Разве улежишь, когда на подворье столько дел, и их никто за тебя не сделает? Даже твоя юная дочь, которая оказалась не на шутку перепуганной болезнью матери и старалась, как никогда усердно, делать работу по дому. Она и раньше была послушной девочкой, мать на нее никогда не сердилась, но вот заговорили о будущей свадьбе, будто бес в девчонку вселился.

Каждая мать думает: только она знает, что лучше для ее дочери. И Зоя Гречко не была исключением. Может, потому, что ее саму не особенно спрашивали, хочет она чего-либо или не хочет?