Казачья доля: воля-неволя

В день отъезда на службу, на подворье у Гречко собралась уйма народу. Сестра Любаша прибегала накануне – у нее дома тоже был переполох, отправлялся на службу муж Василий.

Хотя уряднику эти сборы были не впервой, но тоже занимали много времени.

Люба расцеловалась со старшим братом и, убегая, шепнула:

– Братику, еще на майдане увидимся!

Семен с отцом и с Гришкой вымылись в бане, казак надел все новое и чистое. До того просмотренное отцом с особой тщательностью. Он пальцами прощупал каждый шов гимнастерки, с помощью Зои Григорьевны все отгладили и отпарили – будущим воинам предстоял долгий путь до Екатеринодара.

Пришел со своей жинкой, бабой Людой, дед Онисим, крестный Семена. Пришел крестный Гриши – Петро со своей Пелагеей, и с бандурой, на которой исполнил очень длинную казачью песню:

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет: кого-то ждет.

В ограде бабка плачет с внуком,

Молодка возле слезы льет.

А из дверей святого храма

Казак в доспехах боевых,

Идет к коню из церкви прямо

С отцом в кругу своих родных…10

Пришли дядья Семена, каждый принес с собой то кисет, то платок вышитый – раз уж у племянника жены не было.

Зоя Григорьевна из последних сил сдерживалась, чтобы не зарыдать во весь голос. Она надела на шею сыну ладанку со святой землей и веточкой полыни, и не могла сдержать дрожь в руках. «Сыночек, родной, куда ж я тебя на погибель отправляю!»

Все станичники были уверены в том, что со дня на день начнется война. Правда, гадалка раскинула бобы и сказала:

– Вернется твой сын, Зоя, не бойся, живой вернется…

Она открыла, было, рот, чтобы сказать что-то еще, но так и не сказала, только повторила:

– Живой, это точно!

И все равно холод дурного предчувствия не уходил из души Зои Григорьевны. Но она не могла позволить себе, показывать свое горе станичникам. Разве у нее одной сын на службу уходил?

Всей родней Гречко направились в храм, куда уже стягивались другие уходящие на службу казаки, шли к исповеди и причастию. А потом уже с провожающими вместе слушали молебен о заступничестве святых в службе.

Что еще оставалось Зое Григорьевне – только молиться. Она и молилась, с безумной надеждой вглядываясь в лики святых: а ну, как подадут какой-нибудь знак, успокоят ее обещанием своего заступничества.

Семен взнуздал коня, мать вынесла из хаты икону Николая-угодника. Сын, поцеловав образ, спрятал его в свою походную суму. Перекрестила она Семена, а в голове все стучало: «Не увидимся мы больше, не увидимся!»

– Мама, ты не переживай, я вернусь! – ответил на ее мысли сын.

– Конечно, вернешься! – поддержал его отец.

Михаил Андреевич запрягал в линейку кобылу Симку, добронравную и ходкую, чтобы вести всех на майдан. Подворье Гречко было последним на улице, так что пока они ехали по дороге к станичной площади, к ним прибивались все новые и новые станичники, все знакомые друг другу. Здоровались. Вскоре к майдану подъезжали уже десятка полтора верховых, обмундированных во все новое, казаков.

Где-то играла гармошка.

На майдане собрались все отправляющиеся на службу казаки. Если кто из женщин и плакал, то втихомолку, потому что горевать по поводу ухода на службу не полагалось. Это ж тебе не простые рекруты, которые тянули жребий. Тяжкая солдатская доля выпадала примерно одному из десяти. Казаки – достигшие двадцати одного года, годные к службе, уходили служить все. Да и разве не для этого родились они на свет божий?

А потом над площадью прокатилось громкое:

– Стройся!

В последний раз урядники и офицеры бросали взгляд на казаков: все ли в порядке? Проходили мимо строя, не упускали ни одной мелочи.

– Пуговицу застегнуть! Шашку в ножны!

Вторая команда была:

– Прощайтесь!

Тут уже можно было спешиться, выпить стопку на дорогу. В последний раз поцеловать родных и близких.

Услышав команду «Прощайтесь!», Люба подошла к коню, на котором сидел муж, и тронула повод.

– Вася!

Подняла к нему зареванное лицо. Она плакала и по Василию, и по брату, и по своей несчастной жизни.

– Любашка!

Он спешился, обнял молодую жену и сказал ей на ухо, щекоча шею усами.

– Я вернусь, ты жди. Отвоюем, и опять буду жить в станице. Я ведь на льготе. Станем деток воспитывать. Ты же мне родишь?

– Рожу! – кивнула русой головой Люба.

Она и сама не ожидала, что сможет так горевать из-за отъезда Василия, ей казалось, в глубине души она этого ждала. Не о своей же первой любви ей горевать! Дмитрий – ушел в город Златоуст и даже не оглянулся на хату, в которой она, Люба Гречко, прильнув к окну, тщетно ждала от него хотя бы прощального взмаха руки. Не дождалась… Опять за рыбу гроши! Ведь уже забыла Митьку, когда наконец он навсегда уйдет из ее души?!

Василий решительно отодвинул ее от себя, почувствовав на щеке горячие слезы.

– Все, беги домой, сейчас уже поедем.

И тут как раз атаман скомандовал:

– С Богом, ребятушки, садись!.. Сотня, справа по три, шагом марш!