Казак Дикун

Главный представитель делегации на секунду умолк, какая-то тревожная мысль обеспокоила его, и это поняли многие слушатели. После этой паузы Дикун заявил:

— Будем уповать и надеяться на всевеликую милость Божью, на верховную власть российского монарха. Да сбудутся наши и ваши надежды и чаяния.

Селяне устроили гостям хороший обед и отдых. И уже тогда Федор Дикун ближе познакомился с человеком, так искренне и сердечно вручавшим ему хлеб — соль. Тот назвался:

— Меня зовут Прокофий, по фамилии Самарский. Казак. Не то чтобы неимущий, но и купоны не стригущий. Кое-как концы с концами свожу, а настоящего достатка в семье нет.

К их разговору прислушивались многие сидящие за столом — хозяева и гости. И те, и другие с интересом восприняли диалог между Дикуном и Самарским при уточнении следующего обстоятельства. Федор спросил:

— А Иван Самарский из Величковского куреня кем вам доводится?

— Двоюродным братом.

— Справедливый казак. От начала и до конца в Екате- ринодаре за наше прошение стоял.

— Он и сейчас за него горою стоит.

Ни Дикуну, ни двоюродному брату участника бунта в тот момент не было известно, что Иван Самарский, как и еще несколько домовых казаков, попал в первый список самых видных мятежников, лишь потом из него был исключен и временно оставлен в покое.

— Да, кстати, — спросил Федор своего собеседника, — кто у вас куренной атаман и почему мы его не видели?

Прокофий Самарский громко рассмеялся:

— Андрей Дахновский. Он перетрусил и побоялся близко подойти к делегации. Где-то в огороде прячется.

— Чистеньким хочет выглядеть перед войсковой старшиной, — вступил в разговор Осип Шмалько. — В паны метит. Ему нет дела до сиромы.

Куренное товарищество и без атамана обеспечило отличный прием и проводы честных воителей за лучшую казацкую долю. Рано утром, с восходом солнца, делегатские подводы тронулись в путь по дороге на Ростов, ку- щевцы провожали их далеко за околицу.

— Счастливого пути, — неслись вслед горячие пожелания. — Добра и удачи вашему делу.

Как бы не так! У того дела поперек встала войсковая старшина. С 22 июля мытарила она казаков, изобретала все способы, чтобы обвинить их в измене воинскому долгу, подрыве устоев государственной власти. И в настоящий момент предпринимала отчаянные усилия, дабы выгородить себя, обелить свои злоупотребления и преступления, во всех непорядках обвинить ни в чем не повинных людей. С этой целью сразу за делегацией, спустя четыре дня, только другой дорогой, из Екатеринодара помчался экипаж атамана Котляревского. Его отъезд из войскового города по времени примерно совпал с отбытием делегации из Кущевской.

— Вперед, поскорее, — нервозно понукал атаман кучера, у которого и без того резвые лошади почти все время шли рысью. — Я должен обогнать бунтовщиков и первым явиться в Санкт — Петербург.

Он не стеснялся в выражениях и делегацию именовал не иначе, как сборищем смутьянов и осквернителей казацкой чести. Задуматься бы старцу, кто в действительности уронил эту честь, да не мог он этого сделать, на разных полюсах пролегли интересы старшин — богатеев и голи перекатной — казацкой сиромы… Он же принадлежал к привилегированному сословию, большим паном был.

…Менялись города и селения, трактовые и проселочные дороги, оставались позади мосты и гати через реки и болота, а впереди все еще нескончаемо тянулся бескрайний русский пейзаж. Дивились казаки новым просторам, не однажды промеж себя высказывались, сколь необъят

на Россия от Тихого океана до Балтики и Черноморья, какие у нее огромные людские и военные силы. И другой заходил разговор, без свидетелей, сопровождающих офицеров. Как живет народ?

Где-то за Рязанью в одном селе остановились. Почти все избы топились по — черному соломой, вечерами для освещения семьи лучины жгли. Одежда, обувь — пестрядь да лапти.

— Голимая нищета, — насмотревшись за день на убогое сельское житье, сказал Никита Собокарь. — На помещиков крепостные крестьяне работают, из них все соки выжимают. Я постарше вас, раньше случалось здесь бывать. И тогда, и нынче одинаково. Ничего к лучшему не меняется.

— У нас в Черномории гнет не меньший, — вступил в беседу его земляк — брюховчанин Осип Швидкий. — На рядовом казаке лежат все тяготы, и любая военная опасность достается ему первому.

Кто-то из хлопцев добавил:

— Оттого и все наши курени в запустении, бурьяном заросли.

Дикун подытожил:

— Везде простому человеку несладко. Когда-нибудь люди устроят жизнь по — другому, тогда и бунтовать никому не понадобится.

Не зря сложилась поговорка: у кого что болит, тот о том и говорит. За всю дорогу мало кто из делегатов хоть один раз от души рассмеялся, развеселился. Нет, всех одолевали трудные думы и заботы, но еще больше — неизведанность грядущей судьбы.