Казак Евстигней

Мать Евстигнея — было ей тогда уж лет шестьдесят — с этой поры стала слабеть и хворать. Она и к работе остыла. Все сидела на завалинке, печально качая из стороны в сторону седой головой. Евстигней один старался своими силами поддержать разрушающееся хозяйство. При жизни отца он до того привык не иметь собственной воли, что теперь и вовсе потерялся. За советом не к кому было пойти. Он бежал к матери, останавливался перед ней, взлохмаченный, чудной, с вытаращенными глазами.

— Матушка, а матушка, амбар того гляди завалится. Подпереть надо!

Мать безучастно махала рукой.

— А ну тебя! Делай, как знаешь!

И Евстигней бежал в амбар, точил, стругал, копал, потел и всем проходящим мимо улыбался заискивающей улыбкой и старался рассмешить и задобрить болтовней и шутками.

К осени умерла и мать, и Евстигней остался хозяином. От прежнего достатка сохранилась только просторная изба, которую Евстигней ни за что не хотел продавать, повторяя:

— А вот вернутся братцы — они и прикажут. А я уж как-нибудь постараюсь.

Но, как он ни старался, все приходило в упадок. Помогать Евстигнею охотников в деревне не было.

— Все равно, что в прорву валить, — говорили соседи, — все одно, ему теперь не справиться. Продал бы избу, шел бы в батраки — самое хорошее дело.

Евстигней, казалось, боялся всех: боялся недавно прибывшего коменданта, которому то и дело попадался на глаза со своей постоянно растерянной улыбкой, боялся господ офицеров, старшину, писаря, попа, соседей, поглядывавших на него косо, а больше всего боялся своих братьев, которых почему-то ожидал с часу на час.

Глядя на свою истощенную, кривоногую лошаденку, на покривившиеся ворота и облупленную стену, он всплескивал руками и бормотал про себя:

— Ай, ай, ай, вот беда! Что братцы-то скажут!

* * *

Но вот над крепостью поднялось знамя мятежа. Еще за неделю до взятия ее Пугачевым отношения жителей между собой приняли характер двух враждебных лагерей. Испуганный комендант и офицеры всячески заискивали перед верными им старшинами и казаками и страшились мятежно настроенных казаков.

По вечерам в избах собирались группами, толковали о чем-то, что-то решали, офицеры встречали на улицах нахмуренные лица, глядящие исподлобья глаза, не предвещавшие им ничего хорошего.

Слухи о приближении избавителя делались все настойчивее и настойчивее, какие-то грамотки ходили по рукам.

Евстигней не принимал никакого участия в происходившем, да и его оставляли в покое. Старшинские казаки и начальство не считали его ни в числе врагов, ни в числе друзей; так же относилась к нему и мятежная часть населения.

Взятие крепости Пугачевым произошло неожиданно быстро.

Та малая часть казаков, которая была на стороне коменданта, в последнюю минуту изменила ему. Только два пушечных выстрела ответили на штурм нападающих, и затем зазвонил колокол, бабы высыпали на площади с хлебом-солью и вышитыми полотенцами, пушки были опрокинуты и связанные своими же казаками комендант и офицеры заперты в ожидании суда над ними в старшинскую избу.

Евстигней не принимал участия в происходящем. Он, как другие казаки, не выбегал к крепостному валу, не глядел с надеждой вдаль, на окружающую степь, не вглядывался в туман, поднимающийся над Яиком, в надежде увидать плывущие по ней лодки государя Петра Федоровича, радетеля народного. Привыкший за всю свою жизнь к роли всеобщего посмешища, не видавший на своем веку никакой помощи от окружающих его людей, он не верил для себя ни в какую счастливую перемену.

В причину своих несчастий он никогда не вдумывался.

Но когда в крепости загремели выстрелы, когда зазвонил колокол и мимо его окон забегала с шумом и приветными криками толпа его односельчан, он вместе с другими выбежал на площадь.

На площади, окруженный толпой казаков, стоял небольшого роста человек с черной бородой в красном кафтане и круглой шапке.

Его небольшие, добродушные и лукавые глаза сияли гордостью. Несмотря на старание придать величие и важность своей осанке и поведению, во всей фигуре Пугачева казакам чувствовалось что-то свое, родное. Этот царь-мужик, знакомый, как и они, с нуждой, побоями и несправедливостью, мог действительно сделаться их благодетелем.

Евстигней протиснулся в толпе и остановился как раз напротив Пугачева и его свиты. Свита также была на конях, — видимо, они торопились и не намеревались долго оставаться в крепости.

Рядом с Пугачевым казак, одетый с меньшей роскошью, чем он, но носящий на груди знаки отличия, данные ему Пугачевым, держал в руке грамоту.

— Который царь будет? — спросил Евстигней у своего соседа Ивана Алексеевича, одного из самых любимых среди односельчан за свою отвагу и прямоту. Казак презрительно покосился на Евстигнея.

— Не видишь разве? Тот, в красном.

— И в самом деле царь?

— А то кто же?

— Не похож, — наивно протянул Евстигней.

— Я тебе дам «не похож», — нахмурился Ванька, сверкнув своими необычайно черными глазами на прямодушного Евстигнея. — Если он тебе не царь, так отправляйся туда, где сидят его ослушники.