Казаки на персидском фронте (1915–1918)

Темпераментный и прямой начальник штаба корпуса – генерал А.И. Линицкий – был нашим постоянным гостем, а в боевые дни заседаний комитета приезжал Баратов. Он сразу оценил его значение и помимо комитета не проводил ни одного крупного мероприятия. Между штабом корпуса и комитетом были теснейшая связь и сотрудничество. Так продолжалось до конца, т. е. до расформирования корпуса.

* * *

Глубокая осень. Командир корпуса и военный комиссар – на позициях. Тоскливо среди голых, неприветливых гор Курдистана. Автомобиль ревет на поворотах, подпрыгивает на ухабах, и хочется спать. Мы ездим уже больше недели и очень устали. Уже не говорим; охрипли от сотен речей, что произносили всю неделю.

Налево от дороги, глубоко внизу на дне ущелья – несколько землянок. На сером фоне щебня и глины – маленькие серые фигуры солдат.

Автомобиль остановился. Мы выходим из машины и смотрим вниз. Резким белым пятном на краю обрыва торчит большая белая папаха Баратова.

– Пограничники, ко мне!

Властно, так что эхо ответило «Э-э-э».

Серых фигурок стало сразу больше, и они зашевелились; побежали, стали карабкаться наверх. Через несколько минут рота окружила нас. От быстрого бега солдаты запыхались, еще не успели отдышаться, а лица веселые и глаза смеются. Поздоровались. Опять говорим. О России. О революции.

– Надо держаться. Понимаем, что война надоела, что устали, хочется домой.

– Да здравствует свобода! Да здравствует а-а-а…

– Да здравствует республика! Да здравствует, ура, ура!..

* * *

Опять едем. Равнина. Здесь целая дивизия. Сначала смотр войскам. Парад на позициях. Потом – не то митинг, не то беседа.

– Когда ж мы домой пойдем, господин генерал?

Что-то отвечает Баратов на это.

– Как же вы, славные пограничники, вынесли такое постановление! Ведь среди вас и православные, и армяне, и мусульмане. Как же быть полку без священника? Ведь есть же верующие! Неужели так-таки все не верите в Бога?..

– Все, все, – закричали солдаты. Кричали десятки голосов, а казалось, гудит тысяча.

– Ну, если все… я не знаю.

Баратов беспомощно развел руками и, растерянный, замолчал. Сильно верующий человек был потрясен. Десятки лет прожил он с солдатами и казаками, а теперь вот – ничего не понимал. Он очень страдал.

* * *

Где-то далеко, далеко, за тридевять земель, заброшены в горах Западного Курдистана части стрелков Туркестанской дивизии. Стрелки разбросаны небольшими группами на несколько десятков верст; к нашему приезду приказано было собрать их вместе, оставив на местах уменьшенные отряды.

На склоне покатой долины у реки лагерь стрелков. Опять серые горы, хмурое небо и грязные палатки. Как грибы, рассыпаны они в долине, и нет среди них никакой жизни. Огромной массой в несколько тысяч, по полкам, собраны у края долины, повыше к горам, туркестанцы. Серые шеренги застыли при виде нас, и в ответ на приветствие Баратова раскатами грома в горах отвечает многоголосое эхо… Плохо обуты – вместо сапог иногда просто обмотки или тряпки. Шинели рваные, гимнастерки грязные. Спрашиваю одного:

– А что, брат, давно белье менял?

– Никак нет.

– Ну а сколько же времени?

– Да месяца три.

– Да как же Вы говорите, что недавно?

– Никак нет, его совсем нету.

– Чего нету?

– Белья…

Смотрю под гимнастерку – в чем мать родила.

– Да, – думаю, – вот тебе и снабжение! Вот тут и воюй третью зиму!

Баратов тем временем говорит. Громко, четко, округленными фразами он рассказывает российские новости, вспоминает боевые заслуги туркестанцев, призывает стоять «до победного конца». Говорит уже около часу. Ведь он неутомим – скорее утомляются слушатели. В особенности те, кто слышал эти речи десятки раз. Так и сейчас. Адъютант страдает – смотрит на меня выразительно и умоляет глазами помочь делу. Я вижу, что оратор повторяется, что солдаты уже не так внимательны, а офицеры, что стоят кучкой, – не слушают. А после него надо говорить мне. Ведь он генерал! А вот что революционный выбранный комиссар скажет?

Я приближаюсь незаметно к оратору и тихо говорю:

– Кончайте.

Пауза. Опять:

– Кончайте.

Вижу, что он уже подходит к концу и все округляет и округляет. Я осторожно дергаю его за широкий рукав черкески и, наконец, о счастье:

– Да здравствует республика, ура-а-а…ует революционная родина-а-а-а.

Речи наши имеют большой успех. Очевидно, туркестанцы изголодались больше пограничников. Да и понятно. Заброшены в горах, на край света. За нашим автомобилем бегут сотни солдат с криками «ура». Фуражки летят вверх. Они рады, смеются… Чему? Ведь конец ноября!

Еще весной видно было, что над Россией и армией нависает гроза. Она разразилась в Москве и Петербурге в октябре, уже больше месяца назад, а вот здесь все по-старому.

Наперерез нашему автомобилю бегут сотни других солдат.

– Ура-а-а-а!

Окружают машину, и я вижу дружелюбные, радостные, смеющиеся лица и глаза…

– Дозвольте покачать!

Я барахтаюсь и пытаюсь сопротивляться. Бесполезно. Беспомощно размахиваю руками и вижу свою красную комиссарскую ленту с орлом и широкие рукава черкески Баратова. Замирает сердце, как на качелях, а фуражки летят, летят без конца.