Казаки на персидском фронте (1915–1918)

– Не хочет уходить из Месопотамии. Не верит, что заключен мир. Так и пишет: «Казаки будут драться до победного конца». Посылаю ему повторное и решительное приказание.

Баратов был смущен и расстроен.

– Имея такие войска, мы заключаем сепаратный мир!

Потом добавил:

– Бичерахов был на крайнем левом фланге. Работал отлично. В авангарде наших войск тоже себя показал. В арьергарде будет не хуже. Ведь ему будет принадлежать честь вывоза имущества и прикрытия войск при отходе!

Казаки Бичерахова так далеко находились от родины и от нас, что совсем не слыхали осеннего российского грома. Кроме того, они вели войну. Ходили в атаки, дрались.

Ни газет, ни митингов. Это была сохранившаяся дисциплинированная часть.

* * *

Казвин бурлил как кипящий котел. Эвакуация шла полным ходом, и в городе было большое скопление войск. Военно-революционный комитет стремился, чтобы войска, попадавшие в Казвин, скорее уходили дальше в тыл, в Энзели. К пароходам. Не так было легко их выпроводить. Солдаты ватагами с песнями ходили по городу. Митинговали. В помещении Энзели-Тегеранской дороги, в большом зале, состоялся митинг, на котором возбужденная толпа солдат из недавно прибывших на фронт и никогда не видавших Баратова сорвала со стены портрет какого-то сановника Министерства финансов, изорвала этот портрет, будучи уверена, что это – Баратов.

– Товарищи, да ведь Баратов – генерал, это не он.

– Все рр… авно. Буржуй, сволочь!

* * *

Был февраль. Самое плохое время года в Персии. Перевалы занесены снегом, в горах – бураны, а на низменных плато плоскогорий – распутица. Казвин тонул в жидкой, липкой грязи. После долгого перерыва я приехал в Казвин. С падением Временного правительства кончились тем самым и мои полномочия военного комиссара этого правительства. Корпусный комитет признал, однако, полезным «в интересах революционного порядка, независимо от того, какая в России государственная власть и каковы будут ее новые органы» на фронте продлить мои полномочия военного комиссара корпуса.

Корпусный комитет продолжал руководить эвакуацией корпуса; его члены сопровождали все значительные части войск до Энзели, до пароходов, сохраняя свои полномочия. Вследствие этого ряды наши значительно поредели; корпусный комитет преобразовался в корпусный исполнительный комитет в составе девяти членов под моим председательством.

Войска уходили с музыкой и песнями. Каждая часть стремилась захватить фургоны, повозки, вьючных животных, чтобы идти налегке. Своих вещей на себе не несли. Солдаты укладывали свой скарб на фургоны и пытались тут же примоститься.

В движении домой части теряли строевой вид и порой походили на движущийся караван или цыганский табор. Яркие красные знамена в руках, на бричках, фургонах оживляли эти военные караваны, делали все радостным и освещали путь.

Солдаты шли весело, балагурили, полные неясных радостных ощущений, конца войны, возвращения на родину, новой жизни, ожидаемых богатств.

Офицеры сняли погоны и шли во главе частей, по чувству долга, хмурые или притворяясь радостными, не зная, что с собой делать, со страхом думая о будущем. Пока были в Персии, солдаты и казаки признавали своих начальников. Некоторых заменили еще мы, то есть корпусный комитет и комиссариат, других войска сменили сами.

* * *

Содержание русских войск в Персии стоило очень дорого. Тифлис всегда урезывал ассигнования и высылал деньги с запозданием. После октября эти присылки совсем прекратились. По соглашению между Петербургом и Лондоном англичане выдавали штабу Баратова на содержание войск примерно четвертую часть стоимости расходов корпуса. Собственно, они должны были давать больше, но Хамаданская англо-русская финансовая комиссия, ведавшая выдачей субсидий русским войскам, урезывала сметы, а начиная с марта восемнадцатого года, совсем прекратила выдачу денег. Приказ был дан из Лондона. Англичане выжали из нас все, а когда увидели, что русские воевать больше не могут, бросили на произвол судьбы. Бросили голодными массу еще не ушедших войск и отказались платить наши долги.

Еще осенью не хватало средств прокормить людей и лошадей. Нужно было платить жалованье, покупать продукты и фураж, платить подрядчикам за транспорт, за помещения…

Вначале затыкали дыры и ловчились. Мучился Баратов, а вместе с ним и корпусный комитет и комиссариат. К реквизициям прибегать не хотелось, но пришлось. Приказом по корпусу Баратов разрешил реквизиции с болью в сердце, ибо понимал, что, по существу своему, реквизиция – насилие, а при пошатнувшейся дисциплине может быть опасной. Войска платили за реквизируемые продукты реквизиционными квитанциями, которые предлагалось предъявлять к учету и возможной оплате в особую ликвидационную комиссию.

Долг русских войск персидскому населению с осени семнадцатого года до конца пребывания корпуса достиг восьми с половиной миллионов персидских кран и, по-видимому, так и остался непогашенным в связи с прекращением выдачи англичанами субсидий. Во всяком случае, он не был погашен до второй половины восемнадцатого года.