Казаки на персидском фронте (1915–1918)

– Мы, жители села Глухово, – говорилось в телеграмме, – сообщаем, что сего числа мимо нашей станции проследовали эшелоны вооруженных казаков с фронта. В полном боевом снаряжении и амуниции, с пулеметами. На вопросы, куда едут, отвечают неохотно, на север, в Москву. Боимся, едут усмирять революцию, боимся за дорогое Временное революционное правительство. Телеграммами по линии пытаемся задержать казаков…

* * *

– Была думка. Признаюсь, – говорил Шкуро. – Уже в первые дни революции видел, что ничего путного не выйдет. Революция началась с севера, из столицы. Рыба с головы начинает тухнуть. Хотел с казаками усмирить Москву, да доехать не удалось.

Я спросил Шкуро о маршруте и числах. Выходило, что по Екатерининской дороге с Юго-Западного фронта Шкуро двигался на Москву.

– Ну и что же?

– Вижу, что с усмирением ничего не выходит. Стал проситься опять на фронт. Куда? Слыхал, что в Персии есть лихой батька Баратов. Стал проситься к нему. Фронт далекий, крепкий. Буду драться с турками, с курдами, с самим чертом.

Ну, не могу я видеть митингов!..

* * *

Отряд Шкуро был крепкой спаянной частью. Казаки любили своего начальника; офицерский состав был подобран очень искусно. Партизаны были исключительно молодежь, и биография каждого – сплошная удаль и отвага. Они были переранены, переколоты и ничего не боялись. Курдов держали в страхе, и на позициях заменяли несколько конных полков. Партизанский отряд скучал на позициях, – боев не было, а сам Шкуро метался между Хамаданом и Сенне. В декабре партизан вызвали в Хамадан, и, казалось, можно было быть спокойным за порядок в Хамадане. Шкуро торжествовал. Его отряд был на глазах у всех образцом дисциплины, воинского долга и стоял на «государственной» платформе. Но это только казалось.

* * *

В Сочельник семнадцатого года погода была отвратительная. Мокрыми хлопьями падал снег, таял; во дворе Шеверинской усадьбы образовались лужи и слякоть. После богослужения мы были приглашены на разговины к партизанам. Шкуро обходил казармы и сам распоряжался.

– Чтобы у казаков было побольше еды!

– Не беспокойтесь, об араке они сами позаботились.

– Здесь нужно отодвинуть столы – а то проходу нет!

– Чтобы трубачи поменьше пили.

Через двор он переходил из одного помещения в другое в сопровождении нескольких приближенных. Из темноты раздался выстрел, и Шкуро упал, схватившись за плечо. Это было первое предостережение. Праздник был испорчен. Кто стрелял, неизвестно. Пуля пробила ключицу. Через три недели Шкуро выздоровел.

* * *

Партизаны стоили дорого, и с ними было много хлопот.

– Прошу денег у командира корпуса, поддержите, пожалуйста, мою просьбу, – говорил Шкуро.

– Да на что Вам деньги? Все сыты и обуты. Фураж есть. Зачем Вам деньги?

– А жалованье?! Казаки без дела сидят, ну, им деньги и нужны. Если бы война была, тогда другое дело. Война – это профессия казака. В войне он сам себе заработает. А если войны нет, как сейчас, то чтоб казак любил и слушал – ему надо платить.

Начальник снабжения полковник Даниельсон постоянно ворчал:

– Опять Шкуро денег просит. Это не отряд, а прорва какая-то!

* * *

– Господин председатель, мы к Вам.

Передо мной стояло четыре казака Шкуринского отряда. Все кавалеры четырех степеней. Одного из них, хромого, я примечал раньше. Шкуро очень его любил.

– Мы – от всего отряда делегаты. Начальника нашего, т. е. войскового старшину Шкуро мы арестовали, так как он монархист и контрреволюционер. Кроме того, деньги, что нам полагаются, он задержал и не выдает. А у самого все кутежи. Просим рассудить нас со Шкурой. Затем и приехали.

С товарищем председателя Стахорским и еще одним членом корпусного комитета, казаком, поехали в отряд.

Большой двор у казарм заполнен шумливой толпой вооруженных казаков. Выкатили пулеметы…

– Тсс… Тише, комиссар приехал…

В коридорах здания, приспособленного под казарму, собрались казаки. Руководители движения пространно изложили, в чем казаки обвиняют Шкуро. Нам предъявили лист, покрытый сотнями подписей. Тут было обвинение в монархизме и контрреволюционности и требование об уплате денег. Обвинения были сформулированы в общих выражениях. Казаки просили рассказать, что происходит в России, и заявили, что они желают уйти домой. Только без Шкуры.

Сам Шкуро был тут же.

Бледный, с рукой на перевязи, он был сосредоточен и молчал.

Мы говорили долго и много. Рассказали о России, о Кубани; обещали назначить комиссию из членов корпусного комитета с участием представителей от партизан для подробного рассмотрения обвинений и для выяснения финансовых расчетов.

Наконец Шкуро заговорил.

Он вспоминал походы, что проделал с казаками. Яркими мазками он напомнил им историю создания отряда, общие печали неуспехов и пережитую радость побед.

– Ваши груди украшены эмблемой храбрых. Кто дал вам их? Я. Кто вел вас к чести и славе? Я. Когда вы придете на Кубань, вы не будете прятать ваши награды, а будете с гордостью выпячивать ваши груди, чтобы все видели в вас героев!

Он переходил от патетического пафоса к трагическому шепоту. Восклицал, укорял и взывал…