Казаки на персидском фронте (1915–1918)

– Да неизвестно, градусник разбился, а другого нет.

Отдали свой. Оказывается, жар изрядный, сорок с дробью.

– Его бы надо отвезти в Аве, в лазарет.

– Да ведь Рождество завтра, кому охота ехать, никто и не едет.

Мы взяли больного и сдали его в Аве в госпиталь. По дороге угодили в канаву; с левой стороны дороги, вдоль стены склона – канава, а справа крутой обрыв прямо в ущелье. На поворотах автомобиль заносило то вправо, то влево, и на одном из них, мы, к счастью, попали налево.

Часов в десять вечера, уже на равнине, пошел крупными хлопьями мокрый снег. Вся дорога была смазана талым жиром. Несмотря на медленный ход машины, задние колеса заносило уже не только на поворотах, но и на прямой. Опасность миновала, но была перспектива провести рождественскую ночь в поле, или, в лучшем случае, на ближайшем питательном пункте. В канавах у дороги мы видели брошенные грузовик и легковую машину. Снег слепил шоферу глаза, а полевой ветер забирался под полушубок, френч, в сапоги. Было холодно, ноги замерзли, а за матерчатыми стенками автомобиля бушевала непогода. У шофера как раз был приступ малярии, и ему трудно было управлять машиной. Мы все же понемногу продвигались вперед. Снег прекратился, и уже показались огни города. Было около двенадцати часов ночи. Мы опоздали изрядно.

* * *

Однако нужно проехать еще в штаб и в Земский союз. Какая досада, что мы так опоздали!

Мы разделились; меня оставили в штабе, а других повезли в сводный эскадрон. В штаб официальный визит, а потому через четверть часа я уже освободился и опять дома. У земцев – разговины. Шумно, накурено. Бархатный баритон запевает на мотив «Дело было под Полтавой»:

Земсоюз наш не зевает —
Кормит, поит он солдат;
Холод, голод презирает
Проходящей буре рад.

Дружный хор двух десятков голосов подхватывает:

Холод, голод презирает…
Проходящей буре рад…
– Земгусар не отступает
Не склоняет свой палаш,
Хоть как свечечка он тает,
Хоть и кушает лаваш.
(Припев)
Он препятствий не боится,
Он не струсит – земгусар,
И кричит он всем препонам
«Хабардар» и «Хабардар!»[58]

(Припев)

Но туманы[59]

в кассе таютХуд и тощ наш земкарман,
И отряд весь восклицает:
«Чох яман» и «чох яман!»[60]

(Припев)

Все ж мы веселы, как пташки,
Земгусар, ты не ропщи.
Курс[61]

удвой путем маклажки[62]«Чох якши» и «чох якши»[63].

(Припев)

Весело у нас. Квартет мандолин и гитар. Танцы – лезгинка и гопак. Созина сегодня в ударе, а Еня Каролицкий, рассказчик и конферансье, превзошел самого себя. Новые куплеты Штильмана имеют особенно шумный успех:

– Обозрение на всех:

На Салтыкова:

Салтыков с душой поэта
Уезжает невзначай,
Он ушел из лазарета,
Чтобы ехать в Юзбаш-чай.

Хохот. Все знают, что Салтыков переведен на низшую должность из Казвина – подальше от соблазнов «мокрого» города.

На Светличного:

Наш Светличный – энергичный.
Словно вкопанный стоит,
Уши врозь, дугою ноги,
И как будто стоя спит.

Буданцев уже декламирует.

Молодой поэт, декадент-модернист, вышучивает самого себя:

От Рождественских танцев
Остался легкий пируэт,
Откомандированный Буданцев,
В Закавказский Комитет.

Аплодисменты. Веселье разгорается. Но надо ехать к драгунам. Начало второго.

* * *

Мы только вошли в комнату, как навстречу услыхали:

– Нам каждый гость дается Богом…

Веселье было в разгаре. Во всю длину большой и узкой комнаты был накрыт стол человек на двадцать. В комнате жили офицеры, а на этот вечер ее превратили в столовую. В углах стояли походные койки. На стенах было развешено оружие. На председательском месте сидел бравый с седыми бакенбардами полковник. Рядом с ним, с обеих сторон, дамы. За спиною полковника в открытом камине потрескивали поленья. Было жарко и дымно. По-видимому, официальная часть вечера закончилась – было беспорядочно шумно, и не все места за столом были заняты. Против тудумбаша, на противоположном конце стола, сидел подполковник Д., с Георгием и Владимиром с мечами. К полковнику все относились с заметным уважением; он о чем-то оживленно разговаривал по-персидски со своим соседом персом. Позади перса, как истукан, стоял его слуга в мундире с металлическими пуговицами. У хозяина и слуги головы были выбриты по-персидски. Лоснилась широкая полоса черепа от лба до затылка. Рядом с полковником сидел ротмистр Т. и опять перс.