Казан

Под золотыми лучами осеннего солнца поднимались вверх по реке на лодке и были уже в виду Солнечной Скалы мужчина, женщина и ребёнок. Цивилизация уже наложила свой отпечаток на когда-то отличавшуюся здоровьем Иоанну, тот самый отпечаток, который она накладывала на всякий дикий цветок, пересаженный к ней из простора и чистого воздуха. Щёки у неё ввалились. Голубые глаза потеряли свой блеск. Она кашляла, и когда начинался у неё кашель, то её муж посматривал на неё с любовью и беспокойством. Но всё-таки, хотя и медленно, он стал замечать в ней перемену, а однажды, когда их лодка поднялась настолько, что они уже увидели себя в своей родной долине и почувствовали себя дома, где не были с тех пор, как послушались зова далёкого города, он вдруг заметил, что на её щеках румянец стал гуще, что губы у неё сразу покраснели и что счастьем и довольством вдруг засветились её глаза. Он тихонько засмеялся, заметив эту перемену, и стал благословлять свои леса. В лодке она откинулась назад, положила ему голову на плечо, и он перестал грести, чтобы и самому быть к ней поближе, и стал перебирать пальцами её густые золотые волосы.

– Ты довольна, Иоанна! – весело засмеялся он. – Доктора правы. Ты принадлежишь своим лесам!

– Да, мне хорошо, – ответила она шёпотом и вдруг указала на белую отмель, далеко вдававшуюся в реку. Голос её задрожал. – Помнишь, как когда-то здесь выскочил из нашей лодки Казан? Как давно это было! Там вот на песке стояла и она и звала его к себе. Помнишь?

Грустная нотка послышалась у неё в голосе, и она добавила:

– Где-то они теперь?

Избушка была всё такая же, как они и оставили её. Только покрасневший уже от утренников дикий виноград оплёл её почти всю, да кругом разрослись кустарники и бурьяны почти у самых стен. Опять в ней началась жизнь, и румянец всё гуще становился на щеках Иоанны, и её голос стал по-прежнему звонким и певучим. Её муж снова принялся за свои ловушки и капканы и принялся за позабытую уже было свою охоту, а Иоанна и её маленькая девочка, которая стала уже бегать и говорить, создали в избушке домашний уют. Однажды вечером муж возвратился домой довольно поздно, и когда вошёл, то заметил, что она была чем-то взволнована и голос её дрожал, когда она приветствовала его.

– Ты слышишь? – спросила она его. – Ты слышал зов?

Он утвердительно кивнул головой.

– Я был за милю отсюда, – ответил он, – у ручья на высохшем болоте. И я слышал!

Иоанна схватила его за руки.

– Это не Казан! – воскликнула она. – Я узнала бы его голос! Мне кажется, что это чей-то другой голос, что это тот самый зов, которым в то утро звала его на песчаной отмели она!

Мужчина задумался. Пальцы Иоанны сжались сильнее. Она задышала быстрее.

– Ты обещаешь мне? – спросила она. – Ты обещаешь мне, что ты не будешь никогда охотиться на волков и расставлять на них капканы?

– Я уж и сам думал об этом, – ответил он. – Как только услышал этот призыв, так и подумал. Да, я обещаю тебе это!

Иоанна прижалась к нему ближе.

– Мы любили Казана, – прошептала она, – и ты мог бы убить его или… её.

Вдруг она остановилась. Оба прислушались. Дверь была открыта, и до них снова донёсся вой волчицы, звавшей к себе своего друга. Иоанна подбежала к двери, муж последовал за нею. Оба они стояли молча, и, затаив дыхание, Иоанна указала на залитую светом звёзд равнину.

– Слушай, слушай! – проговорила она. – Это её крик, это кричит с Солнечной Скалы она!

Она выбежала на воздух, позабыв о том, что около неё был муж, и о том, что маленькая Иоанна осталась в домике одна. И до них издалека, за целые мили расстояния, вдруг донёсся через всю равнину ответный вой, – вой, который казался завыванием ветра и от которого вся Иоанна затрепетала и её быстрое дыхание вдруг перешло в какой-то странный стон.

Она вышла далеко в поле и там остановилась, залитая золотыми лучами осеннего месяца и звёзд, от которых блестели её волосы и сверкали глаза. Через несколько минут вой послышался снова и уже так близко, что Иоанна приложила ладони ко рту и закричала так, как когда-то кричала в далёкие дни:

– Казан, Казан, Казан!

На вершине Солнечной Скалы тощая и еле двигавшаяся от голода Серая волчица услышала голос молодой женщины, и вой, который готов уже был вылиться из её горла, вдруг превратился в визг. А в это время какая-то тень, быстро двигавшаяся с юга на север, вдруг точно вкопанная остановилась. Это был Казан. Странный трепет пробежал по его телу. Каждый фибр его звериного понимания был проникнут сознанием, что здесь был его дом. Это был он, тот самый дом, в котором он когда-то жил, в котором любил и который защищал, – и вдруг все те неясные образы, которые уже стали изглаживаться из его памяти и забываться, стали для него реальными и живыми. Потому что едва только он вступил в эту долину, как до него донёсся голос Иоанны.