Казанова

Попятившись, Джакомо нырнул в ближайшее стойло. Оттуда ему было видно, как двое более-менее трезвых солдат принялись сооружать у ворот баррикаду. По конюшне носился с перепугу сорвавшийся с привязи гнедой жеребец, пронзительным ржаньем полоша остальных лошадей. Кобыла, в чьем стойле Казанова нашел убежище, к счастью, была крепче привязана и не сумела достать его копытами. Впрочем, как знать, не затопчет ли она его минуту спустя в отместку за всех тех кобыл, на которых ему доводилось ездить. Глупо было бы сгнить в куче лошадиного навоза.

Раздались первые хлопки выстрелов — стреляли, вероятно, в окно: с потолка посыпалась труха. Джакомо наступил на что-то теплое и дрожащее. Преодолевая отвращение, поглядел вниз: пес, бело-черный призрак из недавнего сна. Отбросил его пинком — только этой твари сейчас не хватало, — но пес снова к нему подполз. Казанову он сейчас боялся меньше всех. Святой Марк! Ну и положеньице! Не успев проснуться, угодил в дьявольскую западню. Надо было оставаться с графиней, а не изображать деликатного любовника. Графиня, вот кто его вызволит. Только бы раньше не прикончили.

— Не допустить, чтоб тебя прикончили, понял? — сказал он собаке и, ощутив внезапный прилив энергии, изобретательности и воли к жизни, покинул свое ненадежное убежище. Задняя дверь. Вот где спасение. Бросился к двери вдоль левой стены; надо думать, у них хватит ума не двигаться с места. Хотя бы до них добраться. Казанову обогнал скачущий бешеным галопом гнедой; сзади тяжело топали сапоги, раздавались хриплые выкрики: жандармы тоже сообразили, как можно спастись, и, подгоняемые выстрелами и ударами в ворота, в панике устремились туда же, куда и он. Теперь за спиной у Джакомо была отчаянно вопящая толпа полубезумных и полуодетых людей, а впереди — ошалелый жеребец, дьявол во плоти, изрыгающий пену, грозящий затоптать каждого, кто попадемся на пути.

Продолжалось это недолго. Гнедой, испугавшись несущейся вслед за ним оравы, присел на задние ноги, повернулся и бросился ей навстречу. В ту же минуту створки ворот распахнулись, открыв шеренгу солдат, изготовившихся с колена стрелять в конюшню. Грянул залп, но, прежде чем пули сразили коня на пороге свободы, прежде чем воздух сотрясли мольбы с снисхождении, стоны раненых, хрип умирающих и глухие удары о землю безжизненных тел, прежде чем раздался крик победителей: «Да здравствует Заремба!», прежде чем все это — ужасное и незабываемое — произошло, пятнистый пес, обалдевший от страха, запутался в ногах у Казановы, и тот упал, счастливо избежав выпущенной недрогнувшей рукой пули.

Вели его одного; это, конечно, большая честь, но уж очень неподходящее сопровождение. Он ведь друг, а не враг. Даже эти простые парни в нелепой форме и, на его взгляд, слишком неряшливые для служивых могли бы сообразить. Правда, они не понимают по-французски, а к бессвязным объяснениям Иеремии — в конце концов, всего лишь мальчишки — вряд ли отнеслись всерьез. Впрочем, не важно: главное, он жив и не получил ни царапины. Остальное сейчас выяснится. А разок — только этот, один-единственный раз — он готов пройти по двору под конвоем.

Разобраться во внезапно воцарившемся хаосе было нелегко. Двор забит людьми, конными и пешими; на обширный луг за конюшней въезжает вереница обозных телег. Мощь прибывшего отряда поразила Джакомо: к фронтону дворца подкатили даже две небольшие пушки. Несчастным жандармам — окровавленным, полуголым и, несомненно, уже протрезвевшим, — выстроенным в неровную шеренгу перед конюшней, надеяться, ясное дело, не на что. Как вчера тем полякам, подумал Казанова, как вчера нам.

Графиню он увидел на террасе, в окружении нескольких офицеров. Наконец-то. Не будь он такой дурак, стоял бы сейчас подле нее — улыбающийся, невозмутимый, восхищающий провинциальных рубак светскими манерами, — а не брел под конвоем, заляпанный конским навозом, в синяках от ушибов. Но ничего, терпеть осталось недолго.

Помахал рукой — что такое? Графиня не ответила и, прежде чем он успел повторить свой жест, повернулась и скрылась во дворце. Господи, наверное, не заметила его в этой толпе, а то и не узнала. Спокойно, ничего страшного. Конечно же надо вначале привести себя в порядок, а уж потом показываться графине и тому, чье имя выкрикивали оборванные солдаты, — Зарембе, какому-то распоряжающемуся здесь Зарембе.

Но вещи… ведь кофр остался там, около портшеза, рядом с горой винтовок — Джакомо оглянулся, — которые теперь грузят на подводы обоза. Нужно за ним послать — Иеремию с каким-нибудь солдатом поздоровее, или нет, пусть потрудится этот бородатый болван, который хотел его обокрасть и даже застрелить, пускай, скотина, хоть несколькими каплями пота заплатит за то, что учинил. А он, так и быть, ничего не скажет его хозяину.

Но, когда минуту спустя увидел обоих купцов, дружески похлопывающих по плечам офицеров Зарембы, а они, заметив его, насмешливо и злобно оскалились, в душу закралось сомнение: уж не обернется ли все не так, как он думал, а совсем даже по-другому.