Казанова

Графиня чарующе улыбнулась, офицеры хором выпалили: «Так точно!» — а Казанова с досадой осознал, что не знает, как ответить. Тут все не так просто, мелькнуло в голове, грубой лестью полковника не возьмешь. Перед ним настоящий кабан-одиночка, старый опытный зверь, вожак, умеющий заставить стаю слушать и любить себя, и воин, пребывающий в вечном противоречии между велением своего рассудка и горячностью нрава. Что пересилит сейчас? Казанова заметил на лице графини тень страха. Только теперь, коварная, за него испугалась? Еще недавно эти губы…

— Мир признает правоту тех, кто ее постоянно доказывает. Истина сама редко бросается в глаза.

Заремба понял, какой смысл вложил в эти слова Казанова, смерил его испытующим взглядом, нахмурился, но счел за лучшее не нападать, а защищаться.

— Нами правит тиран. Честную борьбу с ним вести нелегко. Но ради свободы мы готовы на любые жертвы. Пленных, например, отпускаем. Вы это знали?

Знал, и даже знал почему. Но для них: конечно, нет, откуда ему знать? Итак, не знал.

— Видите, это не вяжется с тем, что о нас пишут.

— На меня можете положиться: я никогда не напишу того, чего не видел собственными глазами.

Немного саморекламы не повредит, но и ни к чему не обяжет.

— Вот это я понимаю — это позиция человека чести.

Заремба был явно удовлетворен, графиня успокоилась, облегченно вздохнула. Джакомо почувствовал, что разрядил висящее в воздухе напряжение, что, засвидетельствовав в нескольких точных фразах свое прямодушие, усыпил естественную настороженность полковника. Хотя не до конца, не до конца. Неужто и у него есть какие-то права на графиню?

— Господин Казанова пишет политический трактат о методах правления. Так ведь, я не ошиблась?

Графиня словно прочитала его мысли и решила сделать приятное им обоим. Заремба с достоинством распрямился, напустил на себя важный вид.

— Пишите, но только правду. О Телке и его деспотизме: как он хочет украсть у нас свободу, превратить искони свободных людей в невольников, в лакеев, в пешек в шахматной партии, которую разыгрывает со своей московской любовницей.

Карта, карта в руке Зарембы занимала Джакомо куда больше, чем рассуждения о недостойных правителях, чем — уже вновь обещающая — улыбка графини.

— Пока это всего лишь проект, беглые наброски, требующие подкрепления фактами. Но если время и здоровье позволят…

— Мы в вашем распоряжении.

Заремба очертил в воздухе дугу: полмира в его, Казановы, распоряжении. Но Джакомо сейчас отдал бы целый мир за один взгляд на карту, которую машинально теребила рука полковника.

— Буду очень обязан. — Казанова старательно поддерживал светскую беседу, понимая, что от нее зависит его ближайшее будущее, хотя мысли его были совсем о другом. Если б можно было на все наплевать, он бы вырвал у Зарембы эту столь необходимую ему карту, узнал, где находится и как попасть в Варшаву; если б можно было на всех наплевать, запустил бы руку графине под юбку и выяснил, сохранилось ли хоть что-нибудь от ее ночной пылкости. Начал он с карты. Воспользовался тем, что к полковнику приблизился раскрасневшийся, точно от быстрого бега, офицер.

— Прекрасный шрифт. Разрешите взглянуть?

Заремба, который откинувшись назад, со вниманием слушал негромкое донесение офицера, ничего не ответил, но и не остановил Казанову, когда тот взял карту и повернул к себе.

— Чувствуется влияние готического шрифта, но это не портит общего впечатления. Я кое-что в таких вещах смыслю, ибо по профессии — каллиграф, правда, в прошлом.

Темные пятна лесов. Темно, темно, вплоть до самой Варшавы. В одиночку ехать — верная погибель.

— Серьезно? И конечно же пишете о каллиграфии трактат?

Карта была исчерчена извилистыми линиями, нанесенными цветной тушью. Должно быть, маршруты отряда Зарембы. Зеленая стрелка с востока нацелена на Варшаву. Это уже кое-что. Джакомо уловил насмешку и странное раздражение в голосе графини. Поднял глаза. Он не ошибся. Графиня явно разгневалась. На него или, может быть, на Зарембу, переставшего обращать внимание на все и на всех?

— Вы правы, графиня. Трактат о каллиграфии уже готов.