Казанова

Тем не менее Берни, хоть и преуспел свыше всяких ожиданий, повел себя просто-таки как отец родной и верный друг. Спустя восемнадцать лет, он продолжал писать к М.М. с Мурано и сделает все возможное, чтобы посодействовать любовным интригам Джакомо, который добивается благосклонности двух очаровательных пансионерок одного римского монастыря. Подобные любовные приключения интересуют Берни, вероятно, потому, что позволяют заново – и опосредованно – пережить свои великие годы. Хотя у него денег куры не клюют, он уже не мужчина, а Джакомо в сравнении с ним нищ, однако все еще силен, хотя и не так, как прежде. Пускай Берни кардинал и посол, облеченный самыми официальными и почетными функциями, он помнит, что был мужчиной в постели девушек, и предоставляет венецианцу все необходимое, чтобы достичь своей цели. Он сделал так, что Казанова не только получил свободный доступ в монастырь, но и добился позволения сводить обеих красавиц на бал и в театр. По правде говоря, мне кажется странным, что по чудесному совпадению присутствие Берни возрождает монастырскую любовь. В самом деле, Казанова переживет несколько жгучих эротических моментов с двумя послушницами – сестрами Армелиной и Эмилией. Такое впечатление, что поблизости от Берни возрождаются любовные похождения на Мурано. До такой степени, что Казанова повторяет пресловутую операцию с устрицами, которая столь хорошо удалась ему когда-то с монахиней. Один раз – еще ладно, но два – это уже чересчур! «В игре с устрицами изо рта в рот я попенял Армелине за то, что прежде чем я получил устрицу, она сглотнула сок» (III, 906). И урок профессора Казановы начинается снова, на сей раз со множеством малоаппетитных физиологических подробностей, касающихся пищевода и вытягивания языка. До тошноты. Куда девались былые легкость и эротическая элегантность! Повторы утяжеляют рассказ. Кроме того, история с сестрами, употребленными за раз, пересказывает первоначальный эпизод с Нанеттой и Мартон. Складывается тягостное впечатление, что карьера распутника завершилась на повторе.

В середине июля 1771 года Казанова уезжает из Рима в Сиену и Флоренцию, «полный решимости вести образ жизни, совершенно отличный от того, какому я следовал до сего времени. Утомленный и удовлетворенный наслаждениями, которые я вкушал тридцать лет подряд, я думал не отказаться от них совершенно, но в ближайшее время лишь мельком прикасаться к ним, запретив себе всякие поступки, чреватые последствиями» (III, 937). Как грустно! Казанова становится рассудительным. Иначе говоря, перестает быть самим собой. «Мне казалось, что я постарел. Сорок шесть лет представлялись мне преклонным возрастом. Мне случалось находить наслаждение от любви не столь острым, не столь привлекательным, нежели я себе представлял до того, и вот уже восемь лет мало-помалу моя сила уменьшалась. Я находил, что сон, последовавший за длительным сражением, не был достаточно спокоен и что мой аппетит за столом, который прежде того распаляла любовь, становился слабее, когда я любил и равно когда уже выплеснул свою любовь» (III, 938). Распутнику пришел конец, раз любовь воображаемая уже превосходит действительную, а аппетит слабеет вместе с мужской силой. Добавьте к этому, что Казанова уже не интересует прекрасный пол, как он сам это признает, и что ему все чаще предпочитают молодых соперников! Однако неспособный, по своему обыкновению, не посещать самые сомнительные круги, он проведет шесть-семь месяцев во Флорении, пока его оттуда не выгонят после темной истории с плутовством в игре.

Тогда он отправляется в Болонью, где пробудет с 30 декабря 1771 года до октября 1772-го, изо всех сил пытаясь вести размеренную жизнь. По правде говоря, в этом нет его заслуги: на пороге старости человеку волей-неволей приходится остепениться. Отныне его единственным занятием как будто являются научные изыскания, точнее говоря, публикование работ, которые могли бы принести ему кое-какие доходы. В очередной раз он проявляет свои способности к экономии. Даже на продажную любовь соглашается, только если она не обходится слишком дорого.

Мы уже отмечали, что медленное путешествие Казановы по Италии подводит его все ближе и ближе к Венеции – конечной, давно и пылко желанной цели всех его пустых странствий. И он сам знает, что в этом его глубокое желание и что именно туда его влечет. Тогда-то он и познакомился с одним венецианцем, аристократом и сенатором, по имени Пьетро Дзагури, который пожелал способствовать его возвращению в Венецию и вырвал у инквизиторов позволение вернуться на родину совместными усилиями с Дандоло – последним из покровителей Джакомо, оставшимся в живых. Кстати, именно он, невероятно преданный друг, интриговал перед Дзагури, убеждая его споспешествовать возвращению Казановы в Светлейшую. Он считал, что если Казанова хочет получить помилование, то должен жить как можно ближе к Венецианскому государству, чтобы суду инквизиторов было удобнее наблюдать за его примерным поведением.