Казанова

Какое счастье испытал Джакомо Казанова, когда 10 сентября 1774 года господин Марко ди Монти, консул Венеции в Триесте, сообщил ему, что он наконец-то может вернуться в родной город, и вручил ему долгожданную охранную грамоту, подписанную 3 сентября, после многих месяцев колебаний и обсуждений, тремя инквизиторами – Франческо Гримани, Франческо Джованни Сагредо и Аоло Бембо, «дабы он мог беспрепятственно перемещаться вперед и назад, останавливаться и возвращаться и общаться с кем угодно, не подвергаясь никаким обидам» на всей территории Венецианской республики. Прошло уже почти восемнадцать лет со времени его побега из Пьомби. Ему скоро пятьдесят. Конечно, ему хочется осесть, отдохнуть. Получить наконец возможность свободно гулять, поспешив, как водится, засвидетельствовать свое почтение по очереди всем трем инквизиторам, даровавшим ему помилование, которые приняли его любезно и – ирония судьбы! – попросили рассказать о побеге «со всеми подробностями». Мне нравится представлять, как он вернулся в свою родную Светлейшую, как вспоминает о своем детстве и юности в квартале Святого Самуила, гуляет по городу, пока хватит сил, бесконечно бродит по улочкам и тротуарам, останавливаясь на площадях и заглядывая во все кафе на площади Святого Марка, не позабыв заглянуть в «Ридотто», справиться у всех своих знакомых обо всем, что произошло в Венеции во время его отсутствия, что сталось с женщинами, которых он когда-то любил. «Я обезумел от радости, – пишет он графу Ламбергу 24 сентября 1774 года, – никогда грозный суд государственных инквизиторов не даровал ни одному гражданину более широкого прощения, чем то, каким наградили меня; меня приняли, и как только я явился, объявили о моей свободе, как сказали, в вознаграждение моему “Опровержению истории венецианского правительства, написанной Амело де Ла Уссе”». Первый частный визит он, разумеется, нанес Марко Дандоло, единственному выжившему из троицы, которая так долго покровительствовала ему и содержала. Ностальгия по далекому прошлому. Буря чувств и горячие слезы. Второй и третий визит пришлись на Пьетро Антонио Дзагури, два года хлопотавшего о том, чтобы сгладить препятствия на пути его возвращения на родину, и на влиятельного Франческо Лоренцо Морозини, чья патрицианская благожелательность к нему (из-за оказанных услуг) осталась неизменной.

Прибыв в Венецию в середине сентября, он стал героем дня, его чествовали и слушали, о нем только и говорили, он был окружен любопытством своих сограждан, горящих желанием увидеть и повстречать знаменитого беглеца. Услышать из его собственных уст, в энный раз, рассказ о побеге из Пьомби, который уже обошел всю Европу. «Либо любовь к родине, либо самолюбие, я знаю, что обязан этому возвращению самыми прекрасными моментами моей жизни: меня не принудили ни к какому искуплению, и все это знали». К несчастью, радость его будет недолгой. Любопытство венецианцев быстро ослабло, увлекшись другим предметом, и он вскоре снова канул в безвестность. Более того, былая любовь либо принадлежала к законченному прошлому, либо к ничего не сулящему настоящему. Нанетта Саворньян – Нинон – вышла замуж за графа Рамбальди. Ее сестра Марта – Мартон – приняла постриг под именем Марии Кончетты в монастыре Святой Марии с Ангелами на Мурано. Мария Элеонора Микиель – М.М., которая на Мурано удовлетворяла с Казановой страсть к вуайеризму аббата де Берни, – стала настоятельницей (да-да! В Светлейшей все бывает!) своего монастыря Святого Иакова Галисийского. Госпожа Ф. с Корфу, ставшая в замужестве достопочтенной патрицианкой Андрианой Фоскарини, заявляла, будто не принимает никаких визитов, чтобы показать ему, что на самом деле отныне презирает в нем низкого авантюриста, каким он стал, и в будущем намерена держать его на расстоянии. Точно так же, когда Казанова рассыпался в комплиментах в адрес Джустинианы Франки Антонии Винн, мадемуазель X.C.V. из «Истории моей жизни», по поводу издания ее первого труда – «О пребывании графов Северных в Венеции в январе 1732 года», та ответила ему с ледяной учтивостью, как чужому человеку, которого она и знать не знает. Казанова почти сразу понял, что в глазах высокопоставленных венецианцев он не является похвальным знакомством и что принимать его официально компрометирует и даже принижает.