Казанова в Петербурге

— Платить? Нисколько! — и Зиновьев принялся терпеливо объяснять иностранцу русские порядки. — Раз вы заплатите ее отцу, она станет вашей собственностью. Можете делать с ней все что угодно, только жизни нельзя лишать. Если же девка сбежит от вас, вы имеете право заявить в полицию, и ее приведут назад.

— Стало быть, она станет моей рабыней? — попросил уточнить кавалер.

— А что тут плохого? — пожал Зиновьев плечами.

Кавалер и сам не знал, что его смущало. Московитский обычай был всем хорош. Приказал — сделала; в сорок лет не приходится рассчитывать на юную любовь. И все-таки его что-то коробило. Должно быть, неумеренное чтение авторов вроде Руссо и Вольтера не прошло для него бесследно.

— Это и есть ваше крепостное право? — задумчиво осведомился он. — Действительно, очень удобно. Чем не житье вашим боярам! — Подумав, он добавил: — Однако какой терпеливый русский народ.

— Это наша национальная черта, — с гордостью согласился Зиновьев.

Не желая, чтобы о покупке девушки узнали спутники, кавалер попросил Зиновьева приехать сюда с ним завтра и помочь договориться с мужиком. Тот охотно согласился, присовокупив:

— Будет ваше желание, я помогу вам составить целый гарем.

— Когда я влюблен, мне хватает одной, — осадил его кавалер.

Это было не совсем правдой, однако развязность этого родственника Орлова трудно было терпеть.

ЗАИРА

На следующий день они снова явились в Екатерингоф. Перед жилищем селянина кавалер вручил Зиновьеву сто рублей.

Появление гостей привело обитателей лачуги в большое волнение. Зиновьев стал говорить с главой семейства. Тот, услышав, что иностранец готов заплатить сто рублей за девчонку, онемел. Упав перед иконой на колени, он принялся горячо благодарить святого Николая, показывая гостям при поклонах заплаты на седалище. Недоумевая, при чем тут святой Николай, кавалер воспользовался паузой, чтобы мигнуть девушке. Та, робко потупившись, спряталась за мать.

Отмолившись, глава семьи подозвал дочь и, показав на иностранного барина, спросил, хочет ли она служить ему. Длинные ресницы поднялись, и кавалера осияли влажным блеском глаза малютки.

— Да, — улыбнулась она.

Он затрепетал, готовый схватить в объятия крошку и тут же ее расцеловать. Тем временем родитель важно благословил дочь.

Для подписания договора в качестве свидетелей были призваны лакей Ганс и кучер, поставившие на бумаге кресты. Зиновьев положил на стол сто рублей. Мужик жадно схватил деньги и, нежно подержав их в руках, торжественно вручил дочери. Та сейчас же передала деньги матери, во все время церемонии стоявшей неподвижно у печи. Покончив с формальностями, селянин взволнованно обратился к кавалеру на своем непонятном языке, и Зиновьев перевел:

— Он спрашивает, не надо ли барину Палашку и Фроську, других его дочерей?

Кавалер пожал плечами: с какой стати? Палашке и Фроське еще расти не один год. Однако какой бесчувственный народ, и насколько они лишены всяких представлений о нравственности! Вот к чему приводит проповедь христианской морали только на древнегреческом языке.

При расставании не было пролито ни слезинки. Продав дочь, глава семейства чуть не танцевал от радости. Кавалер усадил девушку подле себя в экипаж. Она была облачена в какую-то неряшливую хламиду из грубого сукна, под которой, как он тотчас убедился, ничего не было; голые ноги были обуты в рваные опорки.

Итак, подобно вольтеровскому султану Оросману, он стал обладателем рабыни, в которую безоглядно влюбился. На память ему пришли строки из знаменитой трагедии, и он продекламировал:

О, я люблю и жду, что вы, Заира, сами

Любовь мне дарите в ответ на страсть и пламя.

Сознаюсь, от любви мне надобно огня,

Бесчувственность лишь оскорбит меня.

— Как тебя зовут, прелесть моя? — обняв девочку за плечи, нежно осведомился он.

— Имя, имя! — прокричал по-русски Зиновьев.

— Фекла, — прошептала малютка.

— Отныне ты будешь зваться Заирой, — торжественно возгласил кавалер и поцеловал ее.

За время пути от Екатерингофа до «Золотого якоря» чувства кавалера, не устававшего любоваться девушкой, возросли настолько, что, едва приехав, он схватил за руку свою покупку и, не попрощавшись с Зиновьевым, ринулся к себе в номер; встретившемуся на лестнице Ринальди он еле кивнул.

Он провел, запершись со своей Заирой, четыре дня, не в силах насытиться девичьим телом. Наконец немота возлюбленной, не изъяснявшейся ни по-французски, ни по-немецки, ему прискучила. К тому же на пятый день подломилась ножка у кровати. Завернувшись в халат, кавалер выскочил за дверь и громогласно призвал слуг. На шум из своего номера выглянул архитектор.

— Господин Ринальди, сюда! — обрадовался кавалер. Втолкнув его к себе, он гордо указал на закутанную в одеяло девушку, пристроившуюся на диване:

— Взгляните на мою покупку. Художник, вы оцените ее. И он отнял от Заиры одеяло. Та не сопротивлялась. Кроткая и покорная, она не сопротивлялась ничему. В молчании оба итальянца уставились на нее.

— Кожа белая, как северный снег. А поглядите на косу… Встречали вы у себя в Неаполе такую? В навозной куче я отыскал жемчужину, — ликовал кавалер.