Казанова в Петербурге

Ганс, упитанный лотарингец самого цветущего возраста, задумчиво возразил:

— Я был уверен в храбрости своего господина и хотел оставить для него всю честь победы.

Его наглость развеселила кавалера; влезая в карету, он проворчал:

— Не получишь жалованья за этот месяц.

— Я и за тот ничего не получал, — напомнил Ганс. Пройдоха говорил правду: в кошельке у хозяина было пусто. Только бы никто из них не догадался, иначе льстивые лакеи вмиг превратятся в нахальных и грубых вымогателей. Придется в Митаве продать кое-какие драгоценности, чтобы и дальше оплачивать дорожные расходы. Главное — добраться до Петербурга, обиталища императрицы Екатерины, а там он получит по векселю у банкира Труделя, и на первое время хватит.

— Омниа меа мекум порте (Все мое ношу с собой), — пробормотал он на языке древних римлян — латынь он знал в совершенстве, — снисходительно посмеиваясь над своим безденежьем, и, уютно закутавшись в шубу, поднял с пола кареты Гельвеция.

МИТАВА

В Митаве напуганный возница объявил, что дальше не повезет, и потребовал расчета. Они только что эффектно подкатили к лучшей в городе гостинице, вызвав переполох на всей улице. Появился хозяин, кланяясь знатному путешественнику чуть ли не в пояс. Потребовав самый дорогой номер и обильный обед, иностранец небрежно распростился с возницей и, мельком глянув в кошелек, убедился, что у него осталось всего три дуката.

После сытного обеда, развалившись на перинах перед погружением в сон, он, брезгливо морщась, прикинул, что самое разумное сейчас — немедленно повернуть назад, наняв какую-нибудь повозку и расставшись с лакеями. Продать свои перстни, часы и табакерки он не может, они — продолжение его благородного облика, а за всякую мелочь не выручить и того, что стоит проезд до Риги. Итак, прощай, Екатерина. Процветайте, братья Орловы. На другом краю Европы есть страна Испания, где кавалер де Сенгальт еще не бывал; туда он и направит свой путь. И, вытянувшись во весь свой рост, путешественник сладко заснул на курляндской перине, под сенью замка герцога Бирона.

Наутро он велел Гансу отнести скупщику шкатулку с несколькими золотыми вещицами, а сам, облачившись при помощи Риго в костюм из шелковой тафты, взбив пышное жабо, повесив на грудь бриллиантовый крест и желая развлечься, отправился делать визиты. Карманы у него были полны рекомендательных писем к знатным курляндцам: итальянские актрисы писали бывшим своим богатым содержателям, музыканты — нанимателям, картежники — облапошенным офицерам, и все в один голос хвалили и горячо рекомендовали знакомым благородного кавалера де Сенгальта, прося оказать ему гостеприимство. Среди писем одно было адресовано г-ну канцлеру Кайзерлингу, и путешественник направился к нему.

Г-жа Кайзерлинг, польщенная визитом знатного иностранца, о пышном въезде которого в Митаву судачили в городе, оставила его обедать. Общество за столом собралось немногочисленное, все дамы как на подбор старые и отталкивающие, однако прислуживала им красивая девушка-полячка. Кавалер де Сенгальт заволновался. Он давно изнывал по женской любви. Непривычное воздержание вконец истомило его тело, но лондонский подарок, от которого пришлось избавляться при помощи ртутной мази, сделал его на некоторое время не в меру осторожным. Полячка была на редкость хороша и сама скромность, настоящая Ботичеллиева мадонна. Он решил, что ничем не рискует, и, отдавая красотке чашку, со значением пожал ей локоток и незаметно положил на поднос свои три дуката, твердо рассчитывая, что сегодня же ночью она явится к нему, жаждая получить еще хорошеньких золотых монеток.

Довольный собой и митавским гостеприимством, он вернулся в гостиницу, любопытствуя узнать, сколько выручил Ганс за безделушки. Лакея нигде не было. Его французский слуга сказал, что Ганс только что распрощался насовсем, посоветовав как можно скорее оставить нищего хозяина, но Риго молит не бросать его на полпути и доставить в Петербург.

Чертыхнувшись про себя, величаво улыбнувшись лакею, кавалер прикинул, что, видно, придется расстаться с золотыми часами: их у него трое, как-нибудь обойдется. Из Митавы он отправится в Вену. Там безбедно живут мать-певица и брат-художник, есть кое-какие нужные знакомства; у венских масонов он на хорошем счету, и давно стоит поставить на эту карту.

— Я смогу дать тебе рекомендацию как надежному слуге, — милостиво сообщил лакею кавалер, — но должен убедиться в этом и поэтому поручаю тебе продать ценную вещь.

Риго обрадовался: он был доверчив и простодушен, этот французик, в отличие от канальи Ганса, по шее которого скучала веревка.