Казанова в Петербурге

Заерзав, архитектор покосился на кавалера. Вспомнив, что тот речь московитов не разумеет, он успокоился и с интересом продолжал вслушиваться в разговор за дверью.

— Мамку тятька бить станет, — донесся нежный голосок Заиры. — Сестриц жалко…

— Кабы любила, о сестрах бы не вспоминала, — горестно упрекнул парень. Заира печально возразила:

— Я свое уже отлюбила. Видно, так уж мне на роду написано.

При сих словах архитектор сокрушенно покачал лысой головой.

— Уедем! — настаивал Акиндин.

— А бастрюка куда денем? — жалобно пискнула Заира. Ринальди поднял брови; лысый лоб его некрасиво сморщился: слово, употребленное девушкой, было ему неизвестно.

— Здесь я хочу вставить несколько осуждающих Елену слов, — прервав чтение, поделился задуманным со слушателем кавалер.

Архитектор встал, прошелся, открыл дверь в соседнюю комнату и нарочито громко произнес:

— Я бы не стал осуждать Елену. Ведь Менелай был стар и глуп. Могли бы вы оставить вашу рабыню вдвоем с Парисом?

Молодые люди, вспугнутые его голосом, примолкли.

— Заира меня обожает, — усмехнулся кавалер. — Впрочем, рисковать я бы не стал. Женщина по натуре своей склонна к простым наслаждениям, и настоящий мужчина всегда оказывает на нее магнетическое воздействие, которому она не в силах противостоять.

— Лучше вставьте в перевод несколько слов, осуждающих Менелая, — посоветовал Ринальди.

Кожа кавалера вовсе не была подобна бегемотовой. Странные интонации архитектора запали ему в память. Ночью — если, конечно, белый сумрак за окнами можно было считать ночью, — лежа возле мирно спавшей Заиры, он задумался. Головка малютки покоилась рядом на подушке, опутанная живописно разбросанными волосами, тихое дыхание едва колыхало юную грудь. Он досконально знал это тело, извлекал из него все возможное наслаждение, — но что скрывалось в глубине этой дремлющей души? Любила ли Заира его, как говорила? Разумеется, он уже не молод, но мужская-то сила его еще не ушла. Любопытно, кто после блистательного Казановы сможет понравиться ей?

Он стал наблюдательней. Внимание его привлек Акиндин. Вспомнив, что был не раз свидетелем оживленной болтовни с ним Заиры, кавалер недовольно позвал:

— Казак! — Так он называл Акиндина.

Тот явился, и кавалер уставился на гайдука. Перед ним стоял малый лет двадцати с небольшим, высокий, стройный и плечистый; в отличие от кавалера, белокожий и светловолосый. У него было приятное славянское лицо; голубовато-серые глаза, печальные и лукавые, как у многих московитов; рыжеватая, молодая борода не скрывала румяный рот, полный белоснежных зубов. «Молод и красив, — помрачнел кавалер. — Но ведь это мужик. И пахнет от него, как от мужика — луковым перегаром». Он пока ничего не решил насчет Заиры: взять ли ее с собой, отослать к родителям или устроить как-нибудь по-другому. Но при чем здесь мужик? И он решил запретить Заире беседы с гайдуком. В любви малышки он был уверен, но с какой стати позволять другому пожирать глазами его кушанье?

— Казак, вон! — закончив осмотр, негодующе распорядился кавалер.

ЕКАТЕРИНА

Решив не упускать ничего из достопримечательностей Петербурга, он посетил Петергоф, нашел его ученической копией Версаля и дал уничижительный отзыв:

— Везде чавкает болото, с залива свистит ветер, растительность чахлая и бедная.

Ему не повезло с погодой: небо хмурилось, моросил дождь. Закутавшись в плащ, он велел отвезти себя в Красный Кабак, где ждал его Зиновьев. Сей молодчик снова искал его дружбы и сильно поругивал Россию, то ли из холуйских побуждений, то ли провоцируя на опасную откровенность. Кавалер решил, что не худо с ним держать ухо востро.

Уже играли, когда раздался шум, и офицеры повскакали с мест: Красный Кабак посетил его сиятельство Григорий Орлов в сопровождении младшего брата своего Алексея. Кавалер узрел двух наглых и веселых красавцев-великанов, по-свойски здоровавшихся со знакомыми офицерами. Вызванное их появлением замешательство продолжалось недолго, братья куда-то спешили и завернули в Кабак лишь пропустить чарку. Зиновьев, растолкав всех, бросился с объятиями к родственникам. Кавалер тоже встал и с изысканной вежливостью поклонился. Алексей Орлов не обратил на него внимания, зато брат его оглядел с ног до головы смуглого иностранца, единственного здесь человека, одетого не в мундир. Кавалер намеревался снова поклониться, однако его сиятельство отвернулся.

— Что же вы не подошли и не представились Орловым? — спросил после ухода братьев оживленный Зиновьев.

— Что же вы меня не представили? — хотел сказать кавалер, но, молча глянув на Зиновьева, решил сквитаться с ним по-другому.

Играли до утра. Зиновьев встал из-за стола ободранный, как липка. Кавалер остался в изрядном выигрыше.