Казанова в Петербурге

— А сколько вы заплатите за меня моему хозяину? — неожиданно поинтересовалась она. — Я ведь стою теперь дороже, чем раньше: при мне наряды, я знаю язык и обучена итальянской любви.

— Умоляю тебя, — всплеснул руками архитектор. — Забудь всю науку господина Казановы. И не говори о деньгах.

— А о чем я должна говорить?

— Согласна ли ты перейти под мое покровительство?

— Воля хозяйская.

— А твоя?

Заира сжалилась над старым архитектором. Потупившись, играя кончиком косы, она прошептала:

— Вы мне не противны.

Ринальди молчал, от счастья не в силах выговорить ни слова.

— О Фекла! — наконец выдохнул он; из глаз его потекли слезы. — Я все сделаю для тебя. Только обещай никогда не называть меня «старым хрычом».

РАССТАВАНИЕ

Вальвиль прыгала от восторга: она только что вернулась из Царского Села, где сумела увидеть императрицу. Екатерина выходила из церкви, тут же на ходу прочла ее прошение и сделала на нем собственноручную надпись: «Г-ну кабинетному секретарю Елагину», что означало разрешение ее выдать актрисе годовое жалование, сто рублей на дорогу и паспорт. Уговорившись о дне отъезда, обрадованные любовники тут же пылко заключили друг друга в объятия.

Поскольку кавалер обещал Заире и Ринальди быстро воротиться, он не остался ночевать у Вальвиль и поехал в «Золотой якорь», любопытствуя узнать, о чем договорилась его любезная парочка.

— Отдаст ли тебе Ринальди сто рублей за меня? — нетерпеливо отстранив его ласки, осведомилась Заира.

— Конечно, милочка.

— Но почему ты не хочешь попросить дороже? Мне обидно. Не желая потакать алчности, кавалер наставительно сказал:

— Я уступаю тебя этому добряку не из корысти, а желая устроить твою судьбу. Получив от Ринальди деньги, я подарю их тебе.

— Это ты уже обещал. Сделаем так: отвези меня домой. Пусть Ринальди обращается к моему тятьке и уговаривается о цене, а сто рублей, которые получишь ты, отдай мне тайком.

В восхищении от практичности малышки и благодарный за отсутствие слез, кавалер обещал все.

Настал день прощального ужина у знаменитого ресторатора Локателли, даваемого в ознаменование отъезда кавалера де Сенгальта из Петербурга. По дороге кавалер намеревался отвезти Заиру в лачугу к родителям. Все утро она упаковывала вещи, а кавалер заучивал прощальные слова на тарабарском языке московитов, которыми он хотел сегодня удивить друзей. Собираясь домой, Заира облачилась в национальное платье, очень широкое, удачно скрывавшее ее располневшую фигуру; она выглядела в нем по-новому, более взрослой и совсем чужой. Снуя по комнатам, она то плакала, то смеялась, то пела. Сердце кавалера внезапно сжалось: он терял навсегда свою обожаемую девочку, которую он до сих пор любил, хотя она и порядком ему надоела. Не появись в его жизни м-ль Вальвиль, возможно, он не нашел бы сил расстаться с Заирою и, вследствие своей неразумной привязанности к ней, мог бы наделать глупостей.

Напевая, как птичка, она приблизилась к нему, сидевшему у стола, и нагнувшись, нежно и весело поцеловала в седой висок. Слезы потекли у него по щекам вопреки всем его усилиям. Замолчав, она обняла его за шею и разрыдалась. Он тоже плакал, — впрочем, не совсем понимая, из-за чего.

Они ехали в Екатерингоф в открытой коляске. Заира молчала, глядя на проносившиеся мимо кусты.

— Ты не забыл про деньги? — наконец осведомилась она.

— Как ты жестока! — невольно поморщился кавалер.

— Это ты жесток, — был ответ.

— Я не жесток.

— Но ты бросаешь меня.

— Дорогая! — сказал он прочувствованно. — Я был бы жесток, если бы взял тебя с собой и бросил где-нибудь в чужих краях. Сколько я повидал несчастных женщин, с которыми совратители поступили подобным образом! Если бы ты могла вообразить, во что они превращались!

— Но зачем тебе уезжать? Он вздохнул:

— Если бы у меня была возможность остаться в России, я никогда не расстался бы с тобой.

Признаться столь искренне в своей неудаче он смог только ей; впрочем, Заира не поняла.

Перед тем как выйти из коляски, он вручил ей деньги:

— Сто рублей я оставляю младенцу, а тебе — светлое будущее. Завидя коляску, великолепного барина и нарядную Феклу, вылезавших из нее, все семейство екатерингофского селянина высыпало из своей лачуги, пало ниц, целуя руки господину в знак благодарности и величайшего почтения. С трудом от них отвязавшись, кавалер шагнул назад к коляске, и тут Заира, не выдержав, взвыла.

— Не будем расстраивать друг друга напоследок, — обернувшись, обратился к ней по-итальянски кавалер. — Лучше утешь меня и скажи, любила ли ты своего Казанову?

Не спуская с него отчаянных глаз, Заира прижала кулачки к груди:

— Если боль в сердце — это любовь, значит, любила.

И оба, всхлипывая, бросились друг другу на шею. Истинный сын кулис, кавалер обожал чувствительные сцены.