Казейник Анкенвоя

Кто Анкенвой, теперь я догадывался. Почти наверно. Понял, когда услышал гипотезу Максимовича о производстве красной ртути. Мог бы и раньше понять. Намеки в Казейнике были разбросаны повсюду: и водка «Rosstof», зачем-то со сдвоенной латинской буквою «S» внутри, которую почему-то я сложно расшифровал, как аббревиацию названия «Российский штоф», и Княжеская площадь, и даже визитная карточка с инициалом «R». Разве только Рысаков на свете так начинается? Дальше сообщение левой рукою. Разве Словарь левша? Недоставало ключа 9 на 12, чтобы свинтить намеки, выковырнув из прочего бедлама. Теперь ключ обнажился. RM 20/20. Никто из моих близких знакомцев помимо левши Бориса Александровича Ростова по прозвищу Князь не верил в существование красной ртути в принципе. Далее. Князь Борис, конечно, знавал и Словаря, и Хомякова, и Семечкина, и Вику-Смерть. Но Князь почти наверно симпатизировал мне. Князь когда-то лично выдернул меня из летаргического ничтожества. Ответил мне на вопрос «что делать» в мире, где правили хаос и беззаконие. И какие-либо серьезные причины ввергать меня обратно у Князя отсутствовали. Разве что каприз дьявольского ума, ибо Ростов имел ум воистину дьявольский. Князь в своем роде был гением, эрудитом, блестящим психологом и грандиозным аферистом. Мы с Вьюном почти добрались до пристани, пока я анализировал. За плотной пеленою дождя уже просматривался списанный на берег темный буксир.

- Присядем?

- Здесь в ста метрах Глухих печку топит. Можно устроиться в теплой дружественной обстановке, - возразила моя насквозь промокшая спутница.

- Присядем. Неизвестно, кто там раньше устроился. А разговор у нас личный.

Не дожидаясь ее согласия, присел я на обломок бетонной плиты. Вьюн, постоявши, села рядом. Я накинул на нее свою плащ-палатку редактора Зайцева.

- Сейчас отправляйся в славянские казармы. Найдешь там Лаврентия. Растолкуй, что к чему, и назад. Я тебя в буксире обожду.

- А что к чему?

- Что Могила знает о ваших отношениях. Теперь он Лаврентию может любую поганку завернуть. Лучше всего показательный бой проведите. Вроде как штык-юнкер тебя на три буквы отослал, а ты ему челюсть поправила.

- Чтобы его потом собственные козлы засмеяли? Пускай тогда он мне рожу набьет.

- Пускай. Но не сильно. Жаль такую рожу.

- Учи бойца канавы рыть. Или я совсем тупая, по-твоему?

- Напротив. Ты острая, как шило в заду. Ну, с Богом.

Я еще поерзал, дождавшись, пока Анечка Щукина, плотно завернутая в обширный дождевик с остроконечным капюшоном и смахивающая издали на какое-то веретено, сольется с ливнем, после чего направился к татарину.

И как в чистую воду я глядел. Разношерстное общество у Глухих уже выпивало и закусывало. Хомяков, редактор Зайцев, Могила и Вика-Смерть встретили меня кто радушно, кто как. Могила, татарин и Виктория радушно, прочие как. Могила облапил меня и приложился губами к подолу моего свитера, точно к мощам великомученика.

- Ты куда пропал, святой отец? А мы тебя обыскались! Их благородие Хомяков статью заказал про тебя как подвижника славянской мысли, только интервью-то снять и не с кого. Зайцев совсем окосел на дверь. «Где, - трепещет, - капеллан, их преподобие?» Ты учти. Если номер выйдет не свежий, ему край.

- С Хомякова и снял бы. Или, вон, с госпожи Виктории. С нее тоже есть что снять.

Перед Викторией стояла основательно початая бутылка белого ликера. Я пристроился к столовому углу на принесенный Германом ящик.

- Примета плохая, - потягивая ликер, заметила Вика-Смерть. - Быть тебе холостым, господин монах.

- Ты, вроде, раньше только полусладкое употребляла.

- С тобой и на полугорькое скатишься.

- Ликер напиток богинь, - льстиво сострил редактор Зайцев.

Сам он, как и бургомистр с Могилой, употребляли водку «Rosstof». Вероятно, ими был ратифицирован контракт с Анкенвоем на употребление в рекламных целях исключительно фирменного напитка. Прочие хлестали самогон. Прочим было забить на Анкенвоя. Прочие в майке и семейных трусах подмигнули мне по-свойски.

- Чайничек?

- Два, масса Герман. С одного простужусь. Сыро на улице.

Стремглав передо мной выросли два заварных фаянсовых чайника с пунцовыми шиповниками, пиала, и почищенная сушеная рыбка на разделочной доске.

Я поднял один чайничек для осмотра. Заметил на дне клеймо Дарьи Шагаловой.

Стало быть, уважала она татарина, как и он ее. Присутствующие решили, что я намерен тост произнести. Пришлось произнести.

- За подводника.

- Почему за подводника? - насторожился редактор.

- А за кого тут еще пить?

- Правильно, - поддержал меня вдруг Могила, пока шокированный худсовет переглядывался. - Как за образ для подражания. Все мы вышли из моря. Муфлон мне с параши статью читал.

Подавая пример, Могила выпил водки. Остальные нехотя потянулись вслед за ним, точно осенние грачи с насиженных мест.

- Так в чем же центральная славянская идея заключена, ваше преподобие? - Зайцев прищурился на меня одним глазом сквозь очко, подобно как сквозь оптику его снайпер-однофамилец высматривал в осажденном Сталинграде офицерский состав 6-й армии вермахта.