Казейник Анкенвоя

- В разном, - охотно дал я многотиражному Зайцеву интервью. - У господина бургомистра в штанах. Они ее вчерашнего дня продемонстрировали, когда на них вредители покушались. У Европы центральная славянская идея заключена в отоплении. Отопление, электричество, газ пропан и другие прочие блага славянской цивилизации, которые объединяют Европу в Азию. Что же до нас, до славян, то центральная идея у нас, у славян, вообще ни в чем не заключена. У нас центральная идея дано откинулась.

- Откинулась? - Зайцев, решивши, что я готов публично похоронить сам смысл существования ордена, даже и сам слегка откинулся, и даже отъехал от стола, сосредотачивая рассеянный худсовет на моем интервью.

- Откинулась? - повторил он с вызовом, готовый одною меткой пулей прошить в моем лице всех предателей Родины из добровольческой дивизии 6-й армии вермахта «Фон Штумпфельд». - Это как же, ваше преподобие, славянская идея, да вдруг и откинулась?

- По амнистии.

- Ну, ты залупил! - Могила от избытка захлестнувших его эмоций стукнул кулаком куда попало. Попало Зайцеву по уху так, что у того очки слетели. Возбудившись, Могила даже не заметил такой от себя неловкости, и снова полез ко мне лобызаться. Редакторские очки хрустнули под его сапогом.

- Вот за что люблю! - орал он при этом. - За грубое слово истины! За тяжелый венец баланды! За базар без лишних терок! За линию огня!

Бессильно принявши пару его лобызаний, от остальных я кое-как увернулся.

Да Могила уже и отстал, поскольку сам потянулся на речь.

- И теперь, когда мы с нашей центральной идеей на воле, - произнес он с полным стаканом, завернутым в кулак. - Когда мы вырвались на священные просторы типа равнин и возвышенностей отчизны-матушки, мы поставим раками семитов и антисемитов! Мы зароем эту сволочь на глубину ядра, и воткнем ей свечу в дупло, и отпоем на мотив типа «Мурка»!

- Кто ж останется?

- Ты о чем, святой отец?

Могила, осушив стакан и мало-мало протрезвев, обернулся на мой вопрос.

- Если ни семитов, ни антисемитов не будет, кто ж останется?

- Демагогия, - вставил свое веское слово Хомяк, и, поддернув манжет с золотой запонкой, оценил свои наручные часы. - Пора на встречу с избирателями.

Бургомистр, пошатнувшись, встал из-за стола и затем довольно прямо выкатился из буксира на природу. Зайцев метнулся было следом, но его придержала Вика-Смерть.

- Мнение кардинала о центральной славянской идее сам отредактируешь в духе русско-немецкой сплоченности. Гранки мне пришлешь.

Зайцев пробормотал что-то согласное и умчался догонять политическую верхушку.

- А кто здесь кардинал? - проявил тактичное любопытство Глухих, снизывая на тарелки печеный картофель.

Картофель был доставлен татарином из камбуза на витых покрытых сажею шампурах.

- Нашего пастора в сан возвели. За разоблачение главаря зеленых идеологов Пушкина, - пояснила Вика-Смерть.

- Так ты же какой теперь веры, бачка, протестант или католический?

- Борису Александровичу видней, - обжигая подушки, я принялся чистить печеную картофелину. Боковым зрением заметил, как вздрогнула Вика-Смерть. Альбинос, однако, встретил мое замечание равнодушно. «Возможно, и не знает он, кто сей Борис Александрович. Возможно, знает он своего хозяина под именем какого-нибудь Йозефа Генриховича Цорка, - Я проследил, окунувши в солонку рассыпчатую картофелину, между прочим, за безмятежным убийцей. - Но, возможно, и знает под именем подлинным. Иначе спросил бы, что за Борис такой Александрович. Но, возможно, и не спросил по соображениям иного толка. Дальнейших пояснений ожидает. Могила умеет ждать. Он тоже, наверняка, заметил реакцию Виктории. Кукиш ему, а не дальнейших пояснений».

- Может, мы тет-а-тет поговорим? - спросила напряженно Гусева, добывая из сумочки тонкие дамские сигареты. - Отойдем. Здесь есть…

Подбирая русский синоним корабельному будуару, Вика замешкалась.

- Отхожее место, - подсказал я, добивая вторую картофелину. - Идем, коли так.

Она привела меня в какой-то матросский кубрик, переделанный под лупанарий. В основном, за счет огромной трехметровой кровати с водяным матрацем, зеркального потолка и матерчатой обивки стен с пурпурным орнаментом.

Когда Гусева села на кровать, застеленную шелковой черной простынкой, матрас под нею заколыхался.

- Я всего лишь секретарь, - сразу объявила мне Виктория, по возможности сокращая свою роль в Казейнике.

- Ростов не держит «всего лишь секретарей».

- Ну, хорошо. Когда у него возникает потребность в женщине, естественно…

- Лжешь, - перебил я Гусеву. - Ростов до тебя не опустится. Он мужчина со вкусом.

Виктория злобно глянула на меня, отвернулась и прикурила сигаретку.

- Ты просто жалкий импотент, - ответила, выпуская в сторону дым.

- Лжешь. Я был и остался верный поклонник твоих прелестей. Но я вульгарней Бориса Александровича. На меня легче угодить.

Гусева медленно, пуговку за пуговкой, приступила к расстежке длинного кожаного платья с глухим воротом. Пуговок было много. Она откинулась на жидкий матрац. Я с любопытством наблюдал, как платье обнажает ее натуру.

Стриптиз, все-таки.