Казенный дом и другие детские впечатления

Что ели? Много чего, и почти все – вкуснее, чем дома. Родители не умели готовить. Мама отлично пекла пироги и пирожные, папа любил котлеты из кулинарии, которые ему продавала женщина в фиолетовом берете с начесом. Котлеты назывались неуместно развеселым словом «люля», а больше не могу о них сказать ничего хорошего.

В детсаду бывала творожная запеканка со сгущенкой или сметаной. Хуже, когда в ту же запеканку попадали недоеденные накануне макароны, – они стекленели и напоминали пресноватых червей. Был толстый омлет, который делался на больших поддонах в духовке. Хорошая вещь, в ином виде яиц я не ела, не могла.

Зато в конце обеда компот. Компот – это вещь. Распаренный урюк, да и изюм годится, крупитчатая груша и мокрый чернослив. Красив и цвет – совсем янтарь.

Ну и курица с рисом. Ту же самую курицу, и все так же торчит обломок кости, до сих пор дают на обед в «Аэрофлоте», с тем же рисом, тем же вкусом. И народ берет. Я всегда думаю, что с большинством пассажиров мы из одного детсада: уж точно курицу следует рыбе предпочесть.

Полдник бывал от ужасного до прекрасного. Могли дать сладкого чаю с булкой (очень хорошо) или какао с печеньем юбилейным (пенку сдуть – и нормально), а могли и кипяченого молока. Дело не только в пенке: кипяченое молоко пахнет так, что тошнит. Однажды меня приговорили выпить – я сидела над этой высокой чашкой и плакала, но проглотить не могла. Отчаяние было полное, это помню хорошо. Вижу, как сейчас, перед собой тарелку: молочная лапша – та же история, тошнило сразу. Или вареная гречка, редкий и ценный продукт, напрочь убитый все тем же молоком.

Каким-то образом мама там поговорила, и мне дали освобождение от молока. До сих пор им пользуюсь.

Сырники и сладкая гречневая размазня случались на ужин, а ужин хорош еще и тем, что значит – скоро домой.

Видно, время так и шло: четыре раза поесть, раза два погулять, час поспать – все это взявшись попарно за руки, да еще одевания-раздевания перед прогулкой, ведь почти всегда зима, а гулять мы ходили в сквер через дорогу… а там и час родительского разбора. К счастью, за мной всегда успевали – папа с мамой, если не было ночных дежурств, освобождались довольно рано.

И все же странно: не помню веселья.

Вот песенки. Все они были скучные, много повторов, липкие мелодии, навязчиво-бессмысленные слова: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, этот край навек любимый, не расстанемся с тобой. Этот край навек любимый (мелодия жалостно нарастает), не расстанемся с тобой!»

Как же выглядит эта ракита? Почему она не ракета? Мучительны эти тупые загадки с неинтересными ответами в конце учебника.

Пели, учили стихи и танцы, строились по росту, выступали. Называлось «утренники» – помню, мама шила платье с блестками, и существует фотография, где я старательно кручусь в общем строю. Клеили мимозы из ваты на Восьмое марта. Наверняка танцевали польку Рахманинова, иначе бы ее начальные такты не вызывали в памяти все ту же рыжую мастику и все ту же шеренгу по двое. Чтобы мы ни делали – всегда надо построиться и взяться за руки по двое.

Сколько же лет я туда ходила?

Ну да, ну да, бабушек не было, декретный отпуск совсем короткий, и с полутора лет я проводила день в яслях, потом в саду. Можно сказать, воспитывалась. Осуществляла глобальный план обобществления советских детей.

Лишь совсем недавно задумалась – а жалко же. Родить ребенка, чтобы потом его целыми днями не видеть? А смысл? Многие мои ровесницы рвались от детей на работу, но не могли оторваться: не хотели расстаться, не хотели, чтобы чужая женщина кормила кашей и учила вытирать нос. Наверное, теперь рожают ребенка для себя, чтобы с ним что-то делать. Раньше, видимо, не так: рожали, чтобы был.

Мне, дошкольнице, не приходило в голову, что бывает иначе. Однако в школе обнаружилось, что в сад ходили не все. Это была тема разговоров между сверстниками: кто ходил в сад и ездил в лагерь, были выносливые, бывалые, приспособленные – в общем, плебеи. Кто сидел дома – неженки-аристократы. И те и другие находили чем гордиться и чему завидовать.

Самая живая память о детсаде – я больна, папа пришел за мною рано, днем, и я еду у него на закорках домой, торжественная и счастливая, несмотря на температуру. В другой раз мы вместе идем к троллейбусу, а в троллейбусе я сую нос в его портфель, там пахнет яблоками: он успел зайти в магазин, дома сделаем бутерброды с сыром и будем пить чай.

Или вот: теплая, радостная картинка в духе советского импрессионизма. Маленькая комнатка, летняя дача. Окно открыто внутрь, на подоконнике банка с полевыми цветами. Легкий теплый ветер – створки хотят захлопнуться, опрокидывают склянку мне на платье. Платье из ацетата большой красоты – как и все в этой сцене, оно магически возникло и пропало, его больше не видели. Тревога сразу занимает все место в этой маленькой комнате, мир и покой летнего дня заполняется чем-то щемящим… Как во сне, мамы нет в этой картине, но я знаю, что этот сон про нее: это тайное свидание на детской даче. Летний детский сад на выезде.