Каждое мгновение!

Как ни торопились, выйти раньше, чем установился световой день, не смогли. И все время, пока Желдаков был занят подготовкой к выходу, проверял снаряжение и технику, оружие, канистры и бочки с топливом и маслами, запасы продовольствия, бензопилы и обыкновенные лопаты, — он помнил присутствие этого человека, Сусекина, посланца Зубова. У Желдакова не было никакого отношения к нему, он просто помнил его лицо таким, каким заново увидел перед строем батальона. И взгляд его — трудный, физически тяжелый — все время ощущал на себе. А Сусекин был занят своим делом, готовил свой трактор. Потом Желдаков от мастерской услышал, как взвыл пускач, затем грохотнул тракторный дизель и застучал на ровном холостом ходу. И даже среди рева иных, более мощных моторов стук этого дизелька слышался ему все равно.

Наконец, небольшая колонна в полсотни человек с техникой двинулась. Синева отработанного топлива смешалась с дымной мглой горящей где-то далеко тайги. Уже вся колонна прошла мимо Желдакова, пора было идти и ему — по мари, по пересохшему болоту догонять трудно.

— Ну вот, замполит, — сказал Желдаков. — Готовь для людей казарму. Не откладывай. Лучше начинай сейчас. Чтобы постели и прочее. Проследи, И кухня. Кормить много придется. Только вот когда — не знаю. Готовься…

— Не беспокойтесь, комбат. Все будет в лучшем виде.

Они помолчали.

— Ну, я пошел, — сказал Желдаков.

— Счастливо, комбат…

— Доложи по команде, как договорились.

— Хорошо. Доложу, как договорились.

Желдаков отошел на десяток шагов. И вдруг оглянулся. Замполит еще стоял, точно прощался.

«Болотный» Карлов

Сначала экипажи танков, застрявших в болоте в десяти километрах от поселка, растерялись. Старший лейтенант Карлов ошибся. Ему нужно было сначала вытащить одну — свою машину. Она оказалась ближе к краю болота. Но желание догнать своих и уверенность, что этим зверям с широкими разлапистыми гусеницами, с пятисотшестидесятисильными двигателями нет преград, помешали комвзвода трезво оценить обстановку. Главное, уверенность помешала. Те маршруты с препятствиями, естественными и искусственными, которые он преодолевал сам и которые учил преодолевать своих танкистов, были выбраны командованием невольно с тем расчетом, чтобы не повредить боевую технику, чтобы оставалась возможность выбраться — мостик такой высоты, что если механик ошибался, танк садился на брюхо, но его ничего не стоило сдернуть буксиром, а овраги, участки маршрутов, залитые, казалось, непролазной грязью, в конце концов имели твердое дно, и, поработав гусеницами, поерзав, машина все же выбиралась из гиблого места. И это создало стереотип — «выберемся».

Ревя дизелями, окутанные дымом далекого пока еще лесного пожара и собственным отработанным газом, танки ворочали гусеницами до тех пор, пока болото не подступило к самым люкам водителей.

Потом попробовали с бревнами — эти бревна были привязаны сзади под дополнительными баками с горючим. Бревно уходило вниз, танк судорожно дергался, приподнимался, потом бревно снова крепили к тракам, и снова удавалось сдвинуться на метр, на полметра. Танкисты — кроме механиков — по пояс в грязи лазали вокруг своих машин.

Наконец дизели заглушили. Карлов вернулся на твердое, обошел это гиблое место. От твердого его танк отделяло метров пятьдесят, рукой, казалось, подать, а уцепиться не за что, хоть волком вой. Он почти выл, старший лейтенант Карлов, белобрысый мужчина двадцати четырех лет от роду, с мелкими, словно игрушечными чертами лица. Никогда с ним еще такого не приключалось, не отставал он от роты от батальона. Командир второй машины стоял на башне, следил за старшим лейтенантом, и его экипаж торчал на броне в полный рост. И Карлов злился на себя, на них, на майора Гапича: не мог остановиться, выдернуть не мог! Хотя в душе Карлов отлично понимал: действительно, не мог майор остановиться и выдернуть два этих танка. Понимал, а изнутри давали о себе знать самолюбие и тщеславие, стыд перед товарищами и перед самим собой. Считал же он себя не только других не хуже, а и получше. Вот стрельбы, например: и сам с ходу по движущейся мишени не мазал, и наводчики его не мазали — первым снарядом поражали середину. И водить как следует умел, и все в экипаже умели водить по пересеченной и через препятствия… Стыдно. И Карлов не замечал, что плачет досадливыми, злыми слезами. Наверное, его ребята знали об этом и не подходили к нему. Старший лейтенант машинально закурил и сел тоже машинально. Скорее всего, он потому и закурил, что было на что сесть — кедровый пенек подвернулся. С полметра по срезу пень. И Карлов сел и затянулся, упершись одной рукой в срез пня. Наверное, то, что сделалось болотом, когда-то было лесным озером, а по берегам его и в округе простиралась старая вырубка. Пень так и не дал ростков, так и остался пнем, но сидел крепко, как положено. И Карлова вдруг осенило.

— Трос, трос давай!

Тут и нужно-то было еще одно маленькое усилие — и пойдет, пойдет он, проклятый. Пойдет…

Тяжеленный трос — едва хватило силы у всех вместе — потащили по болоту.