Каждому свое

Таксист остановил машину у небольшого магазина женской обуви. Подойдя к витрине, Генрих увидел в центре не последнюю модель туфель летнего сезона, а парадный фотопортрет главы коллаборационистского правительства Вишистской Франции маршала Петена. Окруженный женскими босоножками разных моделей, герой Первой мировой войны с легким сарказмом поглядывал вокруг.

— Если бы не он, рекрутировали бы французов в вермахт, и лежали бы сегодня эти юные бездельники не под теплыми лучами парижского солнышка, а в ледяной русской земле, — выдвинул свою версию событий подошедший вместе с Карин таксист, указывая головой одновременно на портрет и на лежащих на набережной молодых людей.

А седоусый маршал продолжал едва заметно улыбаться, доверившись всем телом попиравшей его громадной надписи под портретом, заключенным в солидную дубовую рамку: «Продается».

— Нет-нет, — подпись относится не к портрету, а к босоножкам, — поспешил уточнить таксист.

Карин подхватила Генриха под руку и потянула к набережной. Почти у самого спуска к воде они заметили трех девушек, примечательных лишь своей одинаковостью: все трое в одинаково модных солнечных очках с идеально круглыми стеклами и в белой пластмассовой оправе. Они непрестанно громко смеялись, невольно напрашиваясь на сравнение с молоденькими мартышками в зоопарке. Генрих дружелюбно помахал им рукой, отчего веселья лишь прибавилось.

Чуть поодаль, в тени деревьев, видимо, цирковой акробат, поставил два стула один на другой и, оперев ножку третьего на сиденье верхнего, вытянулся на нем в стойку на одной руке. Вся эта сложная конструкция удерживалась до тех пор, пока на лежавший на земле коврик не упали одна за другой три желанных монетки.

У стороннего наблюдателя парижской жизни в те годы унижения создавалось впечатление, что французы смирились с позорной оккупацией в обмен на то, что оккупанты не будут вторгаться в их частную жизнь, а главное, не нарушат ритма их привычного времяпрепровождения.

* * *

Небольшая толпа окружила играющих в карты. Судя по всему, ставки были невелики, но градус интереса среди наблюдавших, свободно перемещавшихся за спинами игроков, был высок. Они громогласно сравнивали выпавшие карты, после чего голосом и жестами выражали изумление бездарными ходами игроков.

Далее по набережной, не уклоняясь от тягот воинской службы, на самом солнцепеке расположился небольшой духовой оркестр вермахта. Молодой человек в младших офицерских чинах старательно дирижировал не менее старательными музыкантами, которые внимали малейшему жесту дирижера, неукоснительно следуя партитуре. И все же собравшаяся толпа не смогла не отметить некоторую особенность исполнения.

Какую бы мелодию оркестр ни пытался озвучить, непременно получался марш.

Шофер не спал, но и не бодрствовал. Именно это пограничное состояние позволило ему вовремя открыть дверцу подошедшим пассажирам, не выходя из машины.

Как и следовало ожидать, гостиничный номер в отеле «Ритц» был обставлен добротно отреставрированной мебелью середины прошлого века. Два больших окна гостиной выходили на Вандомскую площадь, причем, как показалось Генриху, с высоты второго этажа знаменитая колонна выглядела менее величественной, чем в тот момент, когда он восхищался ею, стоя на площади.

— Если представится случай, непременно нужно поблагодарить парижскую резидентуру за чудесный номер, который они сняли для нас, — осторожно предложила Карин.

— Конечно. Правда, пока Франция под оккупацией, это вряд ли стоило им больших усилий, — загадочно улыбнулся Генрих.

Душ и свежее белье в значительной мере сняли дорожную усталость.

Несмотря на ранний для парижского ужина час, свободных мест в ресторане оказалось немного. Генрих, как всегда, уверенно двинулся к дальнему столику в самом углу и уже отодвинул стул для Карин. В этот момент перед ним выросла статная фигура официанта.

— Извините, господа, но это место забронировано для постоянно проживающей у нас персоны, а потому могу предложить вам столик по соседству — ничуть не хуже.

Карин лишь развела руками в знак вынужденного согласия. Столик и впрямь оказался не хуже, так же уверенно стоял на четырех ногах, а на белоснежной скатерти поблескивали искусно разложенные и тщательно начищенные столовые приборы.

Оккупанты, то есть немцы, были представлены довольно скудно. Лишь в дальнем углу три офицера бурно беседовали по-немецки, подавляя своими резкими согласными все остальные голоса, не имевшие шанса прорваться через кордон немецкой фонетики.

Неожиданно для обоих официант вновь вырос у столика и милостиво посоветовал заказать устрицы — самые свежие.

При этом Карин оживилась, а Генрих стал размышлять вслух.

— Мне в жизни устриц пробовать еще не удавалось, но я читал о том, как они полезны.

Карин умилилась тому, с какой легкостью и непосредственностью было сделано это признание. По ее наблюдениям, мужчины никогда не готовы признаваться в собственном невежестве, ибо это может подорвать веру в их совершенство, не в последнюю очередь в собственных глазах.