Каждому свое

— Зачем? Я этих дезиков здесь в порту и даже на пароме отлавливал. И в тюрьму Плётцезее направлял. На моем счету уже четверо обезглавленных, а еще за пятерых мне обещана полная реабилитация.

— Так чего ж ты ждешь?

— О! Не все так просто. Есть тут одна… Одна… В общем, не хочет она ложиться ко мне в постель, значит надо ее сдать гестапо как английскую шпионку.

— А у тебя на нее компрометирующие документы есть? — не унимался Дубровский.

— Какие документы? Сегодня, когда моя страна стоит по колено в крови, когда русские взяли кровью мой родной Кёнигсберг, достаточно моего рапорта. Вот выберу трезвый вечерок и нацарапаю все как следует!

В подтверждение «благих намерений» майор опрокинул одну за другой две стопки и, прежде, чем окончательно потерять связь с реальностью, не без усилий выдавил из себя:

— Отнесите меня домой, — и поднял при этом указательный палец к небу.

Дубровский и Скиба подхватили размякшее тело майора и легко подняли его на два этажа выше. Наверху Скиба толкнул единственную дверь ногой и все трое ввалились в полутемную комнату с двумя крошечными средневековыми оконцами, которые веками сохраняли тепло в жилище.

Внимание обоих гостей привлек огромный полевой бинокль, лежавший на узком подоконнике по соседству с тарелкой, смердящей накопившимися окурками.

— Он поднимающихся по трапу пассажиров пересчитывает, — высказал несложную догадку Скиба, кивнув на лежавшего на кровати майора.

Тот подтвердил догадку раскатистым храпом.

Выйдя из комнаты и спустившись вниз, Скиба жадно глотнул свежего воздуха и долго стоял, лишь покачивая головой.

— Да-а, мы в концлагере пристойнее барак содержали, чтобы вот так в свиней не превратиться.

— Вернуться не хочешь? — хмыкнул Дубровский.

— Обязательно вернусь! — вдруг с неожиданной яростью воскликнул Скиба. — Мне там кое с кого еще серьезный должок востребовать надо!

* * *

Война несколько упрощает отношения между мужчиной и женщиной, но отнюдь не отменяет их.

— Вы, молодой человек, очевидно, не отдаете себе отчета в том, что мы уже шесть лет непрерывно воюем. А война не освежает цвет лица женщины.

В устах блондинки это звучало как кокетство, и, хотя ей было уже под шестьдесят, она ничуть не сомневалась, что время над нею не властно.

Увидев перед собой сравнительно молодого, симпатичного мужчину, которых на одиноком острове можно было пересчитывать по пальцам, блондинка чрезвычайно оживилась.

— Ах, молодой человек, вы пришли вовремя. Предлагаю пообедать вместе, заодно обсудим вашу проблему. Нам понадобится не больше десяти минут!

Предположение оказалось верным, поскольку ситуация была совершенно очевидна: продвижение советских войск вдоль балтийского побережья полностью спутало карты немецкого командования. Суда под всеми флагами метались вдоль побережья, укрываясь от штормов, следовавших один за другим, и так же регулярно меняли флаги на мачтах, пытаясь угнаться за положением на фронтах.

Вынужденное общение с представительницей шведско-германской судовой кампании очень скоро дало понять, что, на фоне ее личной трагедии, бурные события последнего этапа страшной войны казались ей не более, чем пустой суетой.

— Ну что за стоны, русские, русские идут! Что? В первый раз? Были они тут и раньше, приходили они к нам, потом — мы к ним. А через какое-то время расходились без драки! И жили по-прежнему. А вот теперь мне такая страна зачем, если я из-за ненужной мне войны мужа потеряла?

— Погиб? Примите искренние соболезнования, фрау.

— Живехонек вернулся, да только не ко мне, а к моей лучшей подруге, которая еще в начале войны выскочила замуж за майора в Баварию. Но он еще в сорок втором под Москвой погиб. Ей остался роскошный дом с угодьями, обслуга, ну, и деньги, конечно. Мой муженек от меня же об этом и узнал, и как только его легко ранили в пятку, сразу после лазарета прямехонько и направился к ней! А не ко мне, вот так! А тут все хнычат — русские идут, да пусть идут, уж хуже не будет.

— Да, пути мужчины неисповедимы, — сочувственно промямлил Генрих.

Столь примитивное толкование не обескуражило, а, скорее, привело женщину в недоумение.

— Какая уж тут исповедь? Я ему всегда говорила — ступаешь по земле, смотри под ноги! Не послушал меня, вляпался!

Разговор принимал затяжной и бесперспективный характер.

Помогли, как всегда, напольные часы с боем, стоявшие в углу. После змеиного шипения, неровного постукивания изношенными шестеренками, они вдруг разразились незамысловатой мелодией, с которой начинается музыкальное образование ребенка, когда родители сочтут это обязательным.

Генрих резко встал, словно услышал звуки гимна.

— Простите, фрау.

— Да что вы, но очень жаль, ведь самое интересное впереди. Но если вы спешите, отложим до следующего раза. Что же касается парома на Треллеборг, я вам тут же сообщу в гостиницу, когда появится оказия. До свидания!

* * *

Выйдя из поезда на Гар-дю-нор на десять минут раньше, чем предполагало расписание и не обнаружив у входа такси, Генрих быстро нырнул в метро.

Отель «Ритц», обложенный по фасаду мешками с песком, чем-то напоминал съежившегося от холода клошара.