Каждому свое

— К сожалению, главное осталось в подвешенном состоянии.

— Тогда прошу ко мне в кабинет.

Опустившись в кресло, Канарис дал выход распиравшим еще совсем свежим впечатлениям.

— Разговор был вполне доброжелательный, но безрезультатный.

— Вспомните заключительную фразу фюрера?

— Впредь полученную вами информацию относительно Сталина — Черчилля докладывайте мне лично. Связывайтесь через адъютанта Энгеля. При этом он ни словом не упомянул, остаюсь я здесь или отправляюсь служить на флот. А я, к сожалению, не спросил.

Адъютант добродушно улыбнулся:

— Это самое полезно, что вы сделали для себя в разговоре с фюрером сегодня утром. Фюрер плодит глобальные идеи и не опускается до технических вопросов по перемещению кадров. Вам дали четко понять, что вы должны делать.

— Но не сказали, где!

— Скажите, адмирал, могли бы вы, болтаясь в водах океана, добывать информацию о Черчилле, не говоря уж о Сталине?

— Вряд ли. Это сложно.

Адъютант развел руками.

— Вот вы и ответили на ваш вопрос. Так что идите в свой кабинет, садитесь за стол и продолжайте работать. Как ни в чем не бывало. Последнее обязательно. Вы меня поняли?

— Кажется, да.

Адмирал поступил точно так, как рекомендовал Энгель.

* * *

Кабинет встретил хозяина приветливо. Все предметы оставались на своих местах. И как ему показалось, даже заулыбались при его появлении.

Адмирал заказал свой обычный чай с лимоном, который тут же появился на подносе под белоснежной салфеткой. Но более всего порадовала адмирала его уютная кровать, стоявшая за стенкой в интимной части кабинета. Накрытая ярким английским пледом, она оставалась во все дни его отсутствия нетронутой. Ему показалось, что он запомнил даже складки на пледе в момент своего ухода.

Адмирал позвонил жене и сказал, что ночует на службе, так как работать придется допоздна, а завтра начнется тяжелая неделя.

Последнее было сущей правдой.

Шниттке закончил рассказ, составленный из того, что он сумел «собрать» за последние два дня, а также из того, что додумал.

Гофмайер на несколько мгновений застыл без движения, переваривая услышанное. Наконец, словно очнувшись от наваждения, кивнул официантке и заказал сразу четыре доппельте, а к ним на закуску «резерва».

Официантка понимающе улыбнулась, осторожно бросила взгляд на Шниттке. Тот легким кивком одобрил заказ. Когда все истребованное оказалось на столе, Гофмайер поднял наполненную доверху стопку.

— Если все сказанное правда, то первый тост должен быть за тебя.

— Я готов выпить за достойного человека при условии, что ты выбрасываешь из произнесенного тобой тоста сомнительное «если».

Условие было принято и застолье продолжено.

Около десяти часов вечера Шниттке решил попробовать пробудить трезвую мысль в пьяных головах.

— Послушай, ведь тебе завтра утром следует предстать перед очами адмирала. А для этого надо сиять, как новенькая монета, без каких-либо следов «излишеств», допущенных накануне.

Когда вышли на улицу и стали прощаться, Шниттке сформулировал два последних наставления:

— Несмотря на твои старые, скажем, добрые отношения с адмиралом, хочу напомнить тебе кличку, которую дали ему сослуживцы. Хитрый лис. И еще: когда было объявлено о его отставке, сотрудники пришли к единому мнению: адмирала погубили евреи. Так что постарайтесь обходить эту тему.

* * *

Несмотря на затянувшийся вечер накануне, в приемной адмирала Гофмайер появился ровно в восемь утра на следующий день, вызвав тем самым некоторую озабоченность на лицах адъютанта и секретаря.

Сообщение о том, что адмирал будет некоторое время занят, ничуть не смутило Гофмайера. Важным было то, что адмирал на месте и, как прежде, возглавляет абвер. Все остальное представлялось вторичным. Гофмайер так уютно устроился в углу приемной, что секретарю не оставалось ничего другого, как предложить ему свежую газету.

Разворачиваться ее он не стал, а сразу углубился в содержание последней страницы. Первые пять полос были забиты информацией с фронта, от чего хотелось отдохнуть. Правда, и на последней «гражданская» тема почти отсутствовала. Герман прочитал несколько строк о судьбе пятнадцатилетнего Герхарда Баера из берлинского района Панков. Парень не отличался послушанием, плохо учился, большую часть времени проводил на Центральном вокзале Берлина. Здесь он встречал проезжавших через столицу Рейха солдат, ухитрялся входить к ним в доверие, под разными предлогами добирался до их нехитрого скарба, после чего бесследно исчезал.

Берлинский особый суд в ходе ускоренного судопроизводства приговорил подростка как вредителя нации к смертной казни. С целью ускорения приведения приговора в исполнение подросток из зала суда был переведен в тюрьму Плетцензее, где ему в тот же день отрубили голову на гильотине.

— Идиоты! Отправили бы лучше на фронт! Глядишь, пяток-другой солдат противника подстрелил бы. И фронту польза. А так — отмахнули голову сорванцу и радуются. При таком отношении к молодежи скоро воевать станет некому, — пробормотал про себя Гофмайер.