Каждому свое

— Браво, Генрих! Именно это я и хотела сказать, но не смогла верно сформулировать эту мысль. Зато я запомнила финал их разговора. Фюрер сказал, что поначалу в крепости он сильно загрустил, но как только осмотрелся, изменил мнение. Ведь у него было все — большая светлая комната, стол, скатерть, плетеные кресла. Питание чуть хуже, чем дома, но куда лучше, чем в окопах. Папа поддержал его, пошутив, что главное регулярное. Что же касается решеток на окнах, то их в последнее время все чаще стали навешивать на свои окна владельцы богатых домов, спасаясь от проникновения нежелательных визитеров. Так что, решетки это — не знак грехопадения, а скорее, большого достатка. Одна беда — коллеги стали рваться к нему в крепость. Его заместитель Гесс, например, явился в полицию и заявил, что тоже участвовал в демонстрации и попросил его посадить. Ему ответили, что не могут. Не пойман — не вор. Тогда он принес две фотографии, где они вместе с Герингом маршировали в колонне на подходе к Одеонплатц. Власти вынуждены были посадить его, предупредив, однако, что ненадолго. К счастью, к тому времени фюрер написал уже почти на три четверти «Майн кампф» и никакое соседство не могло ему больше помешать.

Карин умолкла, взяла бокал в руки, но, не пригубив, вернула на место.

— И как же закончилась та встреча с фюрером?

— Простите, что я одна так много говорю.

— Не говорите, а рассказываете интересные детали о человеке, которого я знаю лишь по голосу из радио, по газетным фотографиям и по кадрам кинохроники.

— О! На трибуне и в жизни — это два разных человека. На трибуне он — одержимый пропагандист своих идей, способный подчинить себе толпу. В жизни это — обаятельный, говорящий тихим голосом человек, обладающий гипнотической силой воздействия на окружающих, особенно на женщин.

— И на вас тоже?

— На какое-то время — да. Но я очень скоро освободилась от этого наваждения. Мне помогла внутренняя убежденность в том, что в человеке не могут мирно уживаться качества-антиподы. Например, человек не может быть одновременно злым и добрым, благородным и подлым.

— Глупым и умным.

— Совершенно справедливо. И если ему это удается, значит, он как минимум в одном случае лжет, а это… — на секунду она впала в молчаливое раздумье.

— Не будем искать пробора на лысой голове, — пришел на помощь Генрих.

Карин была счастлива предложенному выходу из тупика.

— Вам освежить вырезку? — раздался голос подошедшего официанта, кивнувшего в сторону остывших кусков мяса, припудренных сухарной крошкой. Генрих вопросительно взглянул на Карин.

— Я предпочла бы чаепитие дома.

Она тут же спохватилась, и, желая исправить оплошность, поспешно добавила:

— Дом — не только место, где я родилась, но и где мне просто хорошо.

От ресторана «Четыре времени года» Генрих отъехал спокойно, но, выбравшись на главную улицу, резко прибавил скорость.

— Генрих, а вам никогда не удавалось ездить медленнее?

— Не знаю, не пробовал, — отшутился он. Очутившись на набережной, он снизил скорость, а затем остановился и предложил прогуляться перед сном.

— Я только что подумала об этом.

— Угадать желание одного человека — это удача, а угадать стремление целого народа — прозрение.

— Если вы имеете в виду нашего фюрера, то он, несомненно, обладает этим даром. К сожалению, после того визита, о котором я вам рассказала, он в нашем доме больше не появлялся.

— Может быть, что-то ему у вас не понравилось?

— Как раз наоборот. Неделю спустя фюрер прислал письмо с благодарностью, а для убедительности присовокупил к письму и новенький «Мерседес». Он у нас до сих пор стоит в гараже. Когда я приезжаю, папа непременно встречает меня на безупречно вымытом автомобиле. Да и мама обожала по воскресеньям, одевшись нарядно, выезжать в церковь на машине вместе с папой, одевшись нарядно.

Неожиданно посыпал снег, причем крупными хлопьями. Пришлось срочно возвращаться домой. Как только въехали во двор, Карин, то ли спасая прическу, то ли одежду от мокрого снега, легко выпрыгнула из машины и тут же исчезла за дверью. Генриху же пришлось потрудиться, чтобы по подмерзшей земле въехать в гараж.

Войдя в дом, он увидел на столе чайный прибор и записку: «Спасибо за добрый вечер».

* * *

Шниттке появился неожиданно, но как всегда ко времени. Места в кабинете Гофмайера заняли, как обычно: хозяин за столом, гости в креслах перед ним.

Шниттке был чем-то серьезно озабочен и потому, минуя положенное вступление, сразу перешел к делу.

— Руководство критически относится к нерасторопности, которую мы проявляем в вопросе о восстановлении связи с нашими агентами, — он на секунду запнулся, — не арийцами. Повторяю, в этом важном процессе не могут быть задействованы кадровые офицеры, а лишь привлеченные сотрудники, действующие под прикрытием абвера.

— Не вижу ничего нового, — воспользовался паузой Гофмайер. — Все это мы уже обговорили, более того, изложили подробно в плане, представленном Берлину, и ждали распоряжений о начале операции.