Каждому свое

Зима — отнюдь не лучшее время для пребывания в Вене. Холодный воздух, вырвавшись на просторы знаменитого венского кольца, гоняется по кругу за своим хвостом, не щадя сморщившиеся от холода фигуры людей, не сумевших от него укрыться. Лошади и ямщики прогулочных экипажей, выстроившихся цепочкой на брусчатке дворца Хофбург, уныло смотрят на перспективу прокатить по этому самому кольцу обезумевшую от счастья пару, только что заключившую брачный союз.

Генрих поселился в скромном отеле на оживленной торговой Мариахильферштрассе.

После условного телефонного звонка на следующий день они встретились в большом зале винного заведения в парке «Пратер» с безвкусно, но дорого одетым немолодым человеком. Генрих сел за столик вдали от компании австрийцев, шумно праздновавших прошедший еще в сентябре День свежего вина, отжатого из винограда, собранного на горных склонах по берегам Дуная. Мужчины и женщины, положив руки на плечи друг друга, дружно раскачивались в такт веселой песни.

После обмена условными фразами незнакомец по-деловому сбросил шляпу, пальто и сел на угловой диван напротив Генриха и только после этого протянул для пожатия руку.

— Прошу прощения, опоздал — никак не могу привыкнуть к венской зиме, как, впрочем, и к летней жаре, а потому и… Вас зовут? Хотя имя меня интересовать не должно.

— Почему же? Генрих, согласно бумагам о моем появлении на свет. А вы — Франц, выс зовут как и композитора Легара, которого в Вене очень любят.

— Вы знаете Легара? Я играл его на всех свадьбах, когда мы жили в Риге.

— А на какой улице вы жили в Риге?

— О! Я по акценту заподозрил, что вы из Прибалтики, — еще больше оживился Франц. — А коль скоро так, то давайте объясняться на родном русском, — обрадовался гость.

Говорить по-русски ему явно доставляло удовольствие, поскольку это позволяло использовать еврейские идиомы, которые по-русски звучат как правило колоритнее, чем на идише.

Франц хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он схватил за полу проходившего мимо официанта:

— Мне двойную водки, и обязательно русской. Первую я, как правило, одолеваю в одиночестве, а последующие — со всей компанией, — пояснил он.

Вопреки с пафосом произнесенной вводной речи, Франц одну за другой выпил сразу две двойных порции и заметно повеселел.

— Вот некоторые считают, «аид ашикер» — пьяный еврей — плохой человек. Чепуха! Аид — это уже хорошо. А если он немного… того, то еще лучше. — Секунду подумав, он продолжил: — Ладно, оставим это. Скажите лучше, как адмирал? До нас доходили слухи, что он из-за евреев навлек на себя гнев высокого начальства.

— До нас эта волна еще не докатилась. Но перейдем к делу, — предложил Генрих.

— Самое время. Итак, начнем с конца, то есть с последнего задания, которое я поучил от адмирала в Танжере: проникнуть не на базу английских бомбардировщиков в Великобритании, а в отделение американского банка «Чейз нэшнл бэнк» в оккупированной части Франции. Вы спросите, сумел ли Фима, то есть я, устроиться в это уважаемое учреждение?

— Действительно, интересно, — улыбнулся Генрих.

— Отвечаю: сумел, и не только устроиться, но и занять там солидное место.

— Поздравляю.

— Рано. Я еще не закончил. Вы, естественно, опять спросите — а через кого? Отвечу. Через вице-президента банка по Европе Джозефа Ларкина. Это ведь для них он банкир Джозеф, а для нас он — просто наш Ося. Так вот, на днях он инкогнито объезжал свои владения в Европе и провел совещание с сотрудниками отделения «Чейз нэшнл» в неоккупированной части Франции, то есть в вишистской. Я был приглашен туда в качестве технического секретаря. — Он наполнил рюмку.

— Послушайте, Ефим, давайте сначала успокоимся, а затем продолжим, — начал Генрих.

— Если успокоюсь, то вам станет скучно. Так что ради общего блага потерпите. — Он дважды пригубил рюмку. — Вам, конечно, знакомо имя Невилл Чемберлен?

— Нам даже известно, что он до мая сорокового года был премьер-министром Англии, который в тридцать восьмом сказал, сходя с трапа самолета после Мюнхена: «Я привез вам мир», — улыбнулся Генрих.

— Совершенно верно. Но верно ведь и другое. Он являлся одновременно и крупнейшим держателем акций английской кампании «Империал кемикл шдастриз» — партнера «И.Г. Фарбениндустри». Вот и получается, что, пока дети воюющих стран убивают друг друга, их отцы аккуратно раскладывают в стопки заработанные совместно денежки. Как тут быть с моралью? — он высоко поднял плечи. — Зачем мне деньги, если убивают моих детей?

— Деньги плохо уживаются с моралью, — вздохнул Генрих.

— Как сказать. Римский император, обложивший налогом городские туалеты, именно для моралистов говорил, что деньги не пахнут.

— Не знаю, не принюхивался.

— И правильно. Удовольствия — минимум. — Он потянулся к рюмке, но остановился, натолкнувшись на неодобрительный взгляд Генриха. — Хорошо, если вы возражаете, вернемся к нашей прозе жизни.