Каждые пятнадцать минут

Эрик попытался свести все воедино: итак, полиция приехала туда быстро, но все равно слишком поздно, Макс уже сбежал. И все произошло меньше сорока пяти минут назад.

– А почему вы так долго не звонили мне? Вы пытались его найти?

– Мы… общались с его матерью, Мэри Якубовски. Она в плохом состоянии.

– И это понятно – ведь ее мать умерла. Могу я с ней поговорить?

– Ну… – Офицер Гамбия колебался. – Я спрошу у нее. Она рядом со мной.

– Спасибо.

Эрик слышал, как на том конце провода офицер обратился к кому-то, затем женский плачущий голос произнес что-то неразборчивое.

– Доктор Пэрриш? – это снова был офицер Гамбия. – Она не хочет брать трубку. Вы нас извините, но нам с напарником пора уходить. У нас вызов.

– Окей. Но как же Макс? Вы можете как-нибудь его найти?

– Он не числится среди пропавших – мы не можем объявить его в розыск.

– И ничего больше нельзя сделать?

– Нет. Еще созвонимся, попозже.

– Понятно. Спасибо.

– До свидания. – И офицер Гамбия повесил трубку.

Эрик нажал «отбой», мысли его беспорядочно метались в голове. Он повернулся и увидел Лори, которая сидела за накрытым столом. В деревянной миске в центре стола красовался зеленый сала с нарезанным авокадо, жареным перцем и кубиками брынзы, рядом стояла тарелка с хрустящими хлебцами и масло. А около его тарелки поблескивал стеклянный стакан с водой и высокий, запотевший бокал джина с тоником.

– Хорошие новости? – Лори опустила руку на стол, глядя на Эрика с сочувствием.

– Нет. – Эрик чувствовал себя виноватым, но ему действительно нужно было уйти. – Ужин выглядит просто великолепно, но ты ведь простишь меня, если я тебя сейчас покину?

Глава 25

Было уже совсем темно, когда Эрик добрался до густо застроенного района, где дома семидесятых годов были до половины облицованы камнем, и поехал по извилистой неосвещенной улице – фонарей здесь не было, и единственным источником света становились мерцающие в окнах домов телевизоры и экраны компьютеров. Он притормозил около дома Макса, припарковался и выключил зажигание, озираясь по сторонам.

Дом Макса был двухэтажным и таким приземистым, что его с трудом можно было различить за разросшейся живой изгородью. Во дворе стояла темная «Тойота» – она, верно, принадлежала Максу или его матери. Снаружи у дома не было освещения, но свет за занавесками говорил о том, что внутри кто-то есть.

Эрик вышел из машины, на ходу сунув ключи в карман, и торопливо перешел улицу. Перед домом была маленькая лужайка с небольшим кривым навесом, который был призван защищать от дождя и солнца несколько пластиковых стульев, драный гамак и столик со стоящей на нем грязной пепельницей в виде сигареты с надписью «Не лезь не в свое дело!».

Занавески на большом окне, выходящем в садик, были плотно задернуты, но Эрик видел, что сквозь них пробивается свет телевизора.

Он постучал в дверь и подождал некоторое время – ответа не последовало. Он постучал снова, погромче – и снова подождал. Его не особенно волновало то, что, по сути, он не имел никакого права тут находиться. Наоборот, сейчас, когда он всерьез опасался за жизнь Макса, он считал своей прямой обязанностью проинформировать мать мальчика об этой опасности.

Дверь неожиданно открылась, и на пороге возникла маленькая женщина в халате – он пока не мог толком ее разглядеть, только расплывчатый силуэт. Вероятно, это была мать Эрика.

– Миссис Якубовски?

– Ага. Она самая. Я Мэри.

– Я доктор Пэрриш, психиатр, я лечу вашего сына Макса. Пожалуйста, примите мои соболезнования в связи со смертью вашей…

– Какой еще психиатр? Я не в курсе, ничего не знаю ни про каких психиатров!

– Могу я войти и поговорить с вами, миссис Якубовски?

– Окей. – Мэри распахнула дверь пошире, одновременно с дверью распахнулись и полы ее халата, и Эрик вошел в дом.

Воздух был спертый и прокуренный, и теперь, на свету, Эрик сразу заметил все признаки алкогольной зависимости у Мэри на лице: дряблая кожа, водянистые голубые глаза, налитые кровью, двойной подбородок и полопавшиеся капилляры на носу и щеках. Ей было, вероятно, под пятьдесят, но выглядела она минимум лет на десять старше.

– Мэри, я беспокоюсь за Макса. Его ведь нет дома, да? – Эрик обвел взглядом маленькую гостиную: плотные шторы, на одном из окон – тарахтящий допотопный кондиционер; у стены глубокий коричневый диван с брошенным на него коричневым пледом, рядом – коричневый же коврик; журнальный столик заставлен коричневыми и голубыми бутылками, здесь же – наполненный окурками стеклянный стакан, используемый, по всей видимости, вместо пепельницы, грязные пластиковые стаканчики, следами от которых была заляпана вся деревянная столешница, и открытая бутылка водки «Смирнофф». Эрик понял, что больше в доме никого нет: кроме гостиной, свет больше нигде не горел, и было тихо.

– Нет, нет его. Я же уже сказала копам – нет его здесь. Он ушел, исчез, увидимся как-нибудь, аллигатор.