Каждые сто лет. Роман с дневником

В клинике Ксеничкины дела шли хорошо. Шольдер сказал, ещё три-четыре месяца лечения, и она будет прямая, как стрела. Но вышло иначе. За несколько дней до переезда на новую квартиру пришёл Лёля, очень оживлённый.

– Ну, Ксеня, собирайся домой!

– Как домой, я же ещё не долечилась?

– Мама требует, значит, надо, – и он передал письмо мадам Лакомб.

Та ничего не сказала, но её усталое, скорбное лицо ещё более потускнело. На сто франков в месяц меньше… Если считать, что мясо тогда стоило два с чем-то франка за килограмм, а овощи были совсем дёшевы, то выходит, на эти сто франков кормилась вся семья. После переезда на новую квартиру новую девочку-пансионерку заполучить будет трудно.

На Ксеничку внезапная новость подействовала ужасно. Она привыкла к сёстрам Лакомб, полюбила их, да и они любили её – Маргерит покровительственно, Нелл тепло и нежно. В последнее время они с ней очень сблизились. В этой семье Ксеничка получила ласку и тепло, которых ей так не хватало. В Лозанне она чувствовала себя непринуждённо и смело, не боялась сказать что-либо невпопад, кого-либо подвести. Что ждёт её в Петербурге? Какой будет теперь мама? Что за человек стала Геня? И почему так быстро, неожиданно, именно сейчас, когда Ксеничка приобрела такого друга, как Нелл…

Разумеется, она знала, что придётся уехать, но оставляли на год, а год ещё не кончился. Ксеничка жила своей швейцарской жизнью и о разлуке ещё не хотела думать, да и в письмах никаких намёков на отъезд не было. О делах писали Лёле, с ним считались.

Ксеничка стала сама не своя, плакала, уверяла, что не хочет ехать домой, что никого там не любит. Её утешали, успокаивали, урезонивали. А между тем в квартире уже было всё убрано, уложено. В день переезда пришла телега, какие-то люди выносили и вывозили из виллы «Роза Ивановна» вещи. Фреда не было, должно быть, уехал. Сёстры суетились, Ксеничка старалась помочь, как могла. Вот уехал последний воз, и Лакомбы покинули опустевший, такой милый дом… Последний раз проскрипел гравий входной дорожки, мелькнуло полотно железной дороги, прогудел паровоз. Ксеничка и Лакомбы поднялись в гору по узким улицам и остановились у подъезда четырёхэтажного здания. Ни сада, ни деревца… Каменные дома, сбившиеся в плотную стену. На тротуаре – гора вещей: бесчисленное множество узлов, сундучков, ящиков, тюков – всякий хозяйственный скарб, в спешке набросанный на телегу. Маргерит отчаянно спорит с возчиками, те отказываются перетаскивать эти вещи на четвёртый этаж, требуют доплаты. Вот Маргерит хватает большой узел, Нелл – другой и тащат наверх сами. Они уже до того набегались вверх и вниз, видно, что им трудно. Помочь им в последний раз! Ксеничка схватила узел и побежала вверх, потом опять за новым, опять и опять. Наконец всё было перетаскано.

Вечером на новой квартире был полный кавардак. На бестолково расставленной, незастеленной кровати без сил лежала мадам. Нелл и Маргерит сидели подавленные, растрёпанные. Ксеничка, не в силах шевелиться от огромной физической усталости, примостилась на полу. В бок впивались какие-то твёрдые предметы, хотелось спать, но уснуть было невозможно – слишком устала. В полудремоте она слышала, как Маргерит налаживала постель матери, и вдруг до неё долетел голос мадам Лакомб:

– Cette chère enfant est brisée de fatigue. Comme elle a travaillé! Décidément, c’est une brave petite[27].

На следующий день поздно вечером вся семья провожала Лёлю и заплаканную несчастную Ксеничку на вокзале. Просили писать, обещали отвечать, а Маргерит, уже начавшая приходить в себя, попросила прислать им немного икры:

– Столько слышала я об этой пресловутой русской икре и даже понятия не имею, что это такое. Пришлёшь, Пампуш?

Ксеничка торжественно обещала.

Поезд тронулся, она уснула сидя. Спальных мест у Лёли и Ксенички не было. В вагоне было людно, лица все менялись, соседи не разговаривали ни с ними, ни между собой. Днём Лёля часто становился к окну, чтобы Ксеничка могла полежать. Она находилась в каком-то оцепенении, ничего не думала, ничем не интересовалась, ничего не замечала и не запоминала. Перед Петербургом брат начал приводить себя в порядок, и Ксеничка тоже: причесалась, заплела косу и завила на пальцах длинные локоны по сторонам лица, как привыкла делать в Лозанне.

Приехали под вечер, но солнце ещё ярко освещало платформу.

Две низенькие женщины в чёрных платьях и чёрных шляпах стояли у вагона – мама и Геня. Какие же они некрасивые, нескладные! Ксеничка была почти одного с ними роста. Сестра в круглой шляпе канотье из чёрной соломки казалась похожей на швейцарскую торговку овощами. Мама в глубоком трауре выглядела незнакомой, чужой женщиной. Обе смотрели на Ксеничку пристально, точно изучали, потом засыпали вопросами по-французски. Как они ужасно говорят, какой плохой выговор!