Каждые сто лет. Роман с дневником

Андрюша носил фамилию деда, Лесовой. Когда он родился, Димка хотел записать его Федотовым, но Ира почему-то воспротивилась и даже на своём фальшивом «Тарновском» настаивать не стала. Между прочим, её упрямство в результате сыграло положительную роль – общая фамилия заметно упрощает жизнь, когда навещаешь родственника в больнице и покупаешь для него лекарства по льготным рецептам. Кроме того, это помогло забыть о родстве с Таракановым – если о нём специально не напомнят. Благодаря Кудряшову, многие узнали или вспомнили, чей внук взорвал съёмную квартиру на Цвиллинга, пытаясь покончить с собой…

Это произошло зимой, накануне Нового года. Андрюша, кое-как окончив школу, мыкался в поисках занятий. В вуз не прошёл по конкурсу, работать – то там, то сям – начинал и бросал максимум через неделю. Торчал за своим старым компьютером, до изнурения бродил по городу. Всё время о чём-то мучительно размышлял.

– Шизофреник, тупица, внук маньяка, сын алкоголички и самоубийцы – я просто отличный парень, – сказал Андрюша дня за два до Катастрофы.

Он ждал, что я начну его успокаивать; обычно я так и делаю, но именно в тот вечер у меня не было ни сил, ни настроения. Я плохо себя чувствовала, скажу в своё оправдание, и утешала Андрюшу не так яростно, как обычно, а он продолжил себя терзать:

– У меня ни друзей, ни подруги – нет и не будет. Я урод. Мне не надо было рождаться, и у меня нет желания жить.

Тут я уже испугалась и включилась в диалог по-настоящему:

– Прекрати сейчас же, Андрюша! Ты ведь знаешь, как мы с бабушкой тебя любим… И мама тебя любит… по-своему!

Андрюша горько усмехнулся. Тараканова в то время была в очередном своём алкогольном отпуске и напоминала о себе, лишь когда у неё заканчивались деньги (что случалось крайне редко – Княжна умела находить средства на выпивку).

– И никакой ты не урод, – продолжала я со всем пылом, на какой была способна после трёх пар практических и заседания кафедры. – Очень даже симпатичный юноша!

– Просил ведь не называть меня юношей! – рассердился Андрюша.

У него и раньше случались приступы ненависти, чаще к себе и ко мне, реже – к бабушке и ко всему миру. Но никогда – к матери. Мы с Андрюшей прошли долгий путь, его не измеришь шагами, как расстояние от ворот психушки до отделения первого эпизода. Тот, самый первый, диагноз подтвердился, но простая шизофрения, предупредил меня врач, со временем почти всегда переходит к следующей фазе. «А в конце концов вообще все умирают!» – бодрился Андрюша, но я видела, как ему страшно.

В целом тот год заканчивался неплохо. Танечка нашла мне отличную халтуру – за пять дней работы переводчиком для каких-то иностранных ревизоров я заработала больше, чем за полгода, и решила подарить маме на Новый год деньги «на баньян» (это её мечта: увидеть в Индии, как растёт баньян), а для Андрюши у меня был заранее куплен ноутбук. Впервые за долгое время мы нарядили ёлку, и теперь Андрюша мрачно смотрел на неё, то отключая, то вновь включая гирлянду. Он, как оказалось, обдумывал разные способы самоубийства – и, желая обсудить их с кем-то (я и бабушка здесь явно не годились), начал делать публикации на разных интернет-форумах под ником Underwood. Он планировал и выстраивал свой уход в деталях, как некоторые писатели выстраивают свои книги по плану для каждой главы. Его занимали главным образом эстетические соображения и вопрос наследственности. «Я верю в дурную кровь, – писал Андрюша. – Мой отец ушёл из жизни, а эта склонность передаётся по наследству». (Андрюша и по сей день уверен, что мой брат – его отец.)

На интернет-форумах все охотно обсуждали с Андрюшей стратегию ухода из жизни, как будто бы речь шла о компьютерной игре. И только одна девушка пыталась отговорить его: даже привела стихи Кристины Россетти, английской поэтессы XIX века:

Я смерти не боюсь… Труднее жить.
С терпением галерного раба
Грести, грести, стирая пот со лба,
Но руки на себя не наложить,
Не броситься в глубокий водоём,
Желая одного: навек уснуть…
Имея нож, себе не ранить грудь —
Вот подвиг в понимании моём.
Шагнуть с обрыва – миг. Терпеть – длинней.
Но разве торопливые сердца,
Лишившие себя остатка дней,
Отважней тех, кто слабость превозмог?
И разве не герой, кто до конца,
До капли чашу жизни выпить смог?[41]

Девушку жестоко высмеяли, придавили коллективным сарказмом, как могильной плитой. В том чате она больше не появлялась.