Каждые сто лет. Роман с дневником

– Проще говоря, Ксень-Сергеевна, все будет намалёвано одним цветом, – пояснил, ухмыляясь, младший преподаватель Шапошников (он изучает творчество У.Х. Одена, но выглядит при этом так, будто специализируется на тюремном фольклоре). Именно Шапошников и принёс на кафедру эти приглашения. Прямо под названием выставки прыгали красные буквы: «Фуршет».

Шапошников давно уже оказывает мне разнообразные знаки внимания, порой довольно утомительные. Почему-то он вообразил, что мы с ним, как «самые молодые», должны держаться вместе, но я никаких предпосылок к этому не вижу и Шапошникова вместе с его знаками внимания обхожу стороной. Он, хоть и специалист по творчеству одного из самых утончённых поэтов XX века, сам при этом лишён какой-либо тонкости чувств. Моего пренебрежения он категорически не замечает, наверное, поэтому и предложил пойти на выставку вместе.

– Ой, я вряд ли смогу, столько дел, столько дел… – сказала я, машинально повертев в руках приглашение.

– Ну и зря, – огорчился Шапошников, – там будет бухло и власти. Даже Кудряшов, говорят, придёт.

– Да что вы, прямо сам Кудряшов? – заинтересовалась профессор Харченко. – Он такой эффектный мужчина! И, похоже, большой умница.

Я в своей мини-эмиграции упустила из виду политический климат города. И понятия не имела о том, что эффектный умница Кудряшов занимает пост председателя какого-то там комитета местной Думы! Словом, то ли от скуки, то ли от желания проверить свои догадки (мой ли это одноклассник – Кудряшов – и насколько он эффектный?) я отправилась всё-таки на эту самую выставку, и она оказалась скучной ровно настолько, насколько ожидалось. Шапошников вился рядом, как голодный июльский шмель: наполнял мой бокал вином (отвратительным!) и подтаскивал пирожные, выложенные на куски картона и подозрительно напоминающие работы на стенах: тоскливые, как жизнь, лишённая таланта.

Люди на выставке непрерывно болтали, звенели бокалами и лишь изредка вспоминали про художников – печальную пару, сиротливо стоявшую у окна. А потом все резко стихли – и в галерею будто бы ворвался свежий ветер! Это вошёл со своей свитой всё-таки он, мой бывший одноклассник, аллегорически воплотивший в себе сразу две власти: политическую и мужскую. Как же он изменился, наш скромный Лёша Кудряшов, прыгнувший когда-то на спор из окна второго этажа… Высокий, мощный, но при этом стройный, он прихрамывал, как Байрон или Вальтер Скотт. Окинув притихших гостей внимательным взглядом, он безошибочно вычленил художников, шагнул к ним.

– Монохром – это не в мой огород камушек? – шутливо спросил он у Антонины А., целуя её прокуренную лапку.

Она стушевалась, начала что-то объяснять – слова её были лишь немногим более убедительны, чем рисунки. Муж поспешил художнице на помощь, завёл песнь про однообразие символов, но Кудряшов его не слушал, обшаривая глазами толпу в поисках восхищения. Заметив наконец моё лицо (слегка перекошенное по причине огорчения легковесным интеллектуальным багажом Кудряшова: он что, серьёзно думает, что «хромой» и «монохромный» – это из одной оперы?!), Лёша вдруг щёлкнул пальцами и сказал громким голосом:

– Неужто Ксана Лесовая?

И Шапошников уронил на пол очередное пирожное, с которым спешил ко мне, как мать к младенцу с грудью, полной молока.

Underwood

Екатеринбург, март 2018 г.

В моём старом дневнике рассказано далеко не всё. Начну с того, что надежды несчастного Шапошникова были буквально размазаны по полу (как павшее пирожное). Кудряшов как подошёл ко мне, так и стоял рядом – я узнавала его и не узнавала. Повернёт голову немного вбок, по-птичьи, – и становится равен себе прежнему: робкому Лёше, державшемуся в стороне от буйных мальчишеских игр. Улыбнётся смелой, новой улыбкой – и уже ничем не напоминает тихого скрытного мальчика, сиганувшего в окно за рубль…

Сейчас он, что называется, в зените славы, но лица в том сиянии не различишь. На портретах Кудряшова, которых полно в интернете, я не вижу даже намёка на прежнего Лёшу, зато замечаю его безмятежно гладкий от ботулотоксина лоб и думаю: неужели он боится старости? Кудряшов теперь повсюду: вещает по радио, демонстрирует красивые костюмы по всем телевизионным каналам, на уличных митингах режет правду-матку умело и ловко, как мясник свинью. Правда-матка под его ножом не визжит, а умильно похрюкивает, соглашаясь с необходимостью собственной смерти. Кудряшова считают одним из самых перспективных политиков, а его красавица жена (четвёртая по счёту) всё своё свободное от посещения салонов красоты время – его не так много, поверьте! – тратит на сбор денег для бедных больных детишек.

Восемнадцать лет назад к Лёше относились значительно сдержаннее, чем теперь. Старая гвардия не жаловала молодых выскочек. В двадцать девять он занял высокий пост в городской думе и, хотя не смог удержаться в том кресле надолго (конструкция располагает встроенной катапультой, пошутила в какой-то своей заметке Варя), всё равно нажил себе примерно равное количество противников и поклонников.