Каждые сто лет. Роман с дневником

– Если можно, на площади Риппон, – попросила она.

Обратный путь, как всегда, показался быстрее, машинка резво спустилась с холма, оставив позади густые леса, среди которых, вспомнила Ксана, припрятан маленький симпатичный музей. А на другом конце города имеется менее симпатичный – «Ар брют», искусство душевнобольных.

Лозанна выплывала из памяти, как из тумана, раскладывалась на кварталы, соединялась улицами, прыгала с горки на горку. Вот уже и дворец Рюмина – громадный, названный именем безвременно почившего русского юноши. Гаврила Рюмин завещал все свои деньги городу, и власти решили выстроить прямо под собором нестыдный дворец в итальянском стиле. Чем-то он напоминал дворцы Петербурга с их несколько картонной, вторичной красотой. Колонны, богатая лепнина, позеленевшие от времени будто бы венецианские грифоны, повернувшиеся друг к другу спинами… Время разукрасило дворец на свой лад: почерневшие за сто лет стены сделали фальшивую постройку почти что настоящей. А внутри теперь музей, если Ксана правильно помнит, бесплатный.

Музей был ещё открыт, да не один – целых пять под одной крышей. Геология, искусство, археология, зоология, монеты. Возможность сэкономить на зрелищах Ксану всегда радовала. Вот только в музее искусств – странные инсталляции, которых Ксана не понимала: ещё один мир, с которым у её мира нет ничего общего. Монеты – увольте. Лишнее напоминание о Долге и вечном безденежье. В зоологическом, наверное, чучела – тоже не слишком соблазнительно. Значит, археология и геология. Ксана вошла в зал стеклянных витрин с черепками и макетами доисторических поселений и чуть не запнулась на ровном месте. Как всё это похоже на родной геологический музей её детства! Конечно, этот, в Лозанне, намного богаче – оправами, которые порой ценнее бриллиантов.

В свердловском, папином музее царили провинциальность и запустение. Витрины были дряхлыми, подписи под минералами сделаны в середине прошлого века. Вроде бы и сейчас так… Но дух музея, где поклоняются прошлому, говорят с камнями и бережно хранят какие-то еле видные отпечатки раковин, был здесь точно тот же по составу и выдержке. Закроешь глаза – и можно поверить, что папа всё ещё жив.

Папа умер 25 апреля 1989 года, на руках у Александры Петровны, а точнее, на руках у врачей скорой помощи, безуспешно пытавшихся откачать его после инфаркта.

– Мы как две трусливые крысы сидели в соседней комнате, – плакала потом Танечка. – Сидели и боялись зайти к нему, хотя врачи уже ушли и он лежал там один, совершенно один. И умер с чужими людьми… Но ведь они сами, эти врачи, они запретили нам заходить! Сказали, здесь дышать нечем.

Мамы на похоронах не было, она папу так и не простила. Димки тоже, он отговорился тем, что нельзя оставить маму одну и что ребёнок маленький. Александра Петровна не плакала, Танечка сказала, она «на таблетках».

Когда Ксана вышла из музея, зарядил обещанный прогнозом дождик. В Швейцарии даже погода чётко держится правил.

Машинка неслась в аэропорт за Марией с младенцем, который не дышит по ночам: задыхается и синеет во сне.

– Никогда о таком не слышала, – удивилась Ксана. – Уж вроде бы с какими только диагнозами не работали…

– То-то и оно. – Наташа посмотрела на неё с гордостью и тут же вновь впилась взглядом в дорогу. – Мария искала сведения на интернете и нашла, что в Швейцарии есть клиника с исследованиями. Они сначала во Франции пытались найти врача, но их там, конечно, обманули.

Судя по всему, принимающая сторона терпеть не могла французов, даже больше, чем русских. Интересно, как она попала в Швейцарию? Наверное, через замужество…

Машинка тем временем уже въехала на паркинг аэропорта.

– Самолёт буквально только что приземлился, – сказала Наташа.

Любой русский человек выразился бы проще – сел. Удивительно, как костенеет родной язык вдали от своей естественной среды – эмигранты увозят его с собой в том состоянии, какое он имел на момент отъезда, а дальше родная речь медленно мумифицируется. А ещё, Ксана давно это подметила, в эмиграции, как при длительной заморозке, надолго сохраняются подзабытые в современной России привычки. Бесцеремонность, любопытство, неистребимый, как выяснилось, дух коллективизма, мелкое бытовое хамство… Но это не про Наташу, нет, точно не про Наташу. Да и по-русски она говорит почти правильно.

Клиенты вышли первыми: встречающие расступались перед ними, как морские волны перед Моисеем. Мама, хорошенькая и молодая, держит на руках малыша с переносным аппаратом искусственного дыхания. Сзади папа – Юра – он старше, с залысинами, с напряжённым выражением лица катит чемодан.

– Слава богу, вы нас встретили! – Мама попыталась пожать руку Наташе и Ксане (умеет здороваться на европейский манер) и задела трубку дыхательного аппарата.