Каждый день

Невыносимо уже говорит об одном и том же, но приукрашивать я не буду, я честный. Моя жизнь, оговорки не будет, представляет из себя рутину, сплошную и нудную рутину. Это из серии "в голову пришел очередной нудный и грустный монолог о том, как мне тут плохо". Никаких приключений возникнуть просто не может; мой обычный день это простая формула: утренний кавардак, дневная работа, во время которой я прохожу весь школьный курс заново, из года в год и смело мог бы стать учителем…всего и конечно же, вечернее прощание. Но теперь, с появлением Глена все стало иначе, это точно, никаких сомнений. К сожалению, моя проблема никуда не делась. Поэтому я так часто думаю обо всем. Смерть отказывается мне объяснять, как мне выбраться отсюда, упорно отказывается, оставляя мне парочку фраз в духе тайн и загадок, его копия каждый раз затевает философский разговор и потом просто исчезает. Что поделать, работы у него может и много, но и со мной уже надо что–то сделать. Неужели так трудно назвать условие моего освобождения из школы, после чего я наконец обрету покой, свалив отсюда.

Один раз, я видел очередную несостоятельность слова "самоубийство", очередная девочка лет 15. Да, проблемы, да гнобят и да, это типичная история, доведение до отчаяния. Но ее вовремя, не без меня конечно и не без моего нажатия на кнопку пожарной сирены, вытащили. Так вот, женщина, тогда еще психолог школы, сказала, что все, кто пытаются убить себя автоматом садятся в поезд в один конец до Ада. Я как всегда это бесцеремонно комментирую – ада нет, есть только стены…! Да и странный психолог, говорить о том, что из-за этого в ад попадешь…

С тех пор ничего не изменилось, я могу бросить эту фразу без изменений, еще раз и могу продолжать…

Ох, как же я же устал! Мне кажется, если бы синяки на моих глазах на портрете Глена были бы настоящими, мои глаза давно бы в них утонули. Плюс, в эти две огромные черные дыры я бы смог уместить пару учебников по квантовой физике, математике, английскому и коробку с завтраками в придачу. А ботинки давно бы уже отсутствовали, по причине того, что они просто бы стерлись. Это невыносимо, иной раз хочется заглянуть в зеркало и сказать самому себе – ну вот посмотри, что ты наделал, сволочь ты этакая!

Как–то раз мы с друзьями поставили парочку автографов на своей беседке. Я видел этот участок на деревянной конструкции недавно, надпись еще сохранилась: Здесь были Милз, Гордон, Джозеф и Дэвид, будущие суперзвезды.

Я решил еще исправить. Огнем дополнил, поставил запятую и дописал: Остался только Дэвид… Вот пишу, эти маленькие и черные буковки и размышляю, а что было бы если…? Думаю, все любят этот ужасный вопрос. Не раз я его слышал, не раз произнёс.

– Что если я не сдам?

– Что будет, если он мне изменяет?

– А если все не так?

– Что если…что если…что если…

И знаете, какую самую легкую вещь я понял? Нет, так просто сказать ее нельзя, ведь ее должны все знать. Вот прямо сейчас, встаньте и скажите, что нужно делать с фразой что если? А просто все, ничего! Не нужна она, это лишь страх перед будущем, которого еще нет. Это все равно, что бояться пришельца из комикса, которого придумал художник.

Черт, с этим Гленом уже совсем ушел в сторону глубокого лирического отступления. Как всегда. Минуту назад, я проводил Глена. О чудо, за время нашего занятия кое-что произошло! Глен выучил первые 25 секунд моей песни, а она длится 3.28, специально измерили с ним. У него стало получаться, есть шанс, что я не зря его надоумил и хоть кому то в жизни пригодится моя песня. Для меня даже это праздник. И на этой прекрасной ноте, я завершаю этот день. Потому что, больше криков "я не могу", "я не умею" не стерплю, нужно 8 или 9 часов передышки.

Как бы то ни было, с Гленом мы занимались оставшиеся дни до самых выходных. Таким образом, занимаясь с ним по четыре часа после и без того сложных уроков, я добился существенного прогресса. Правда для выступления еще очень мало сделано, а пятница движется очень быстро, неумолимо приближая меня к тому, прав я или нет. До соло мы еще не дошли, хоть и Глен прекрасно все учит. Беда в том, что является главным компонентом номера, в пении. Дело обстоит так, что у моего юного друга неплохие вокальные данные, у него мягкий, приятный и сладкий голос, который очень неплохо сочетается с его очень плохими низами, то что как правило называют мужским тембром. В купе, все эти части соединяются в один серебристый голос Глена Петти. Но проблема, петь и играть одновременно очень сложно. Я – призрак, законы, вообще–то для меня не писаны, плюс я был музыкантом и у меня есть навыки. А Глен – новичок, абсолютный ноль, о чем я не сразу подумал, когда все это затевал. Медленно, но я пытаюсь этот навык у него развить, через огромное количество криков, нюней и ударов по клавиатуре.

– Черт возьми! Как это сложно! Да это…это…не…не…не возможно! Может бросим? Ты же видишь, что это пустое… – подобные вопросы стали нормой для наших внеурочных встреч, практически каждая третья фраза заканчивается такой вставкой.