Каждый охотник (сборник)

Но Танька оказалась круглой дурой. Весь сентябрь, в дождь ли, в холод она стоически отправлялась в лес, согревая в кармане куртки баночку с кипяченой водой. По двору девчонка теперь передвигалась с высоко поднятой головой, на насмешки и выкрики не реагировала, отвечая таинственной улыбкой. Борьке даже казалось, что глаза у нее меньше косить стали, раздвигаться начали в стороны от чуть вздернутого носа. «Ну и пусть себе ходит, – подумал про себя, – кому от этого хуже?».

Серега – сучий потрох, подай-принеси, дырка на коленке, Маринкина куртка, убежденный троечник, любитель поспать и сладкого, сначала делаю, потом думаю, и то не всегда, совсем исстрадался. Его так и подмывало растрепать на весь двор, какая же глупая эта сумасшедшая нелепая девчонка со светлыми кудряшками и длинными тонкими ногами. У него живот схватывало от невысказанного, так хотелось проболтаться. Только молчаливое, но внушительное присутствие Борьки сдерживало язык. Поэтому, когда сестра зажала его в прихожей и, тряхнув за шиворот, потребовала, чтобы они с Борькой срочно прекратили издеваться над девчонкой, а не то она отцу все расскажет, Серега даже обрадовался.

– Кто ж над ней издевается? – возмутился он. – Да ее уже месяц как пальцем никто не трогает. Она королевой по двору ходит!

– Ты Борьке своему, принцу лесному, передай, – не успокаивалась Маринка, – пусть он посмотрит, что с руками у его принцессы. Пусть посмотрит и задумается хорошенько.

Борька поймал Таньку в воскресенье у детской площадки. Она шла из леса, сбивала резиновыми сапожками первую октябрьскую изморозь, что-то насвистывала и, столкнувшись с ним, осветилась безмятежной улыбкой. Правый глаз ее смотрел прямо на Борьку, а левый был смещен к носу, но на самую малость. На миллиметрик. «У нее глаза зеленые», – неожиданно подумал Борька, удивившись, что ему уже не нужно гадать, каким глазом она на него смотрит, правым или левым.

– Руки показывай, – потребовал Борька.

Танька послушно достала из карманов руки, и Борька похолодел. Пальцы и ладони девчонки были покрыты ранками и ссадинами. Заживающими и воспаленными. Вымазанными зеленкой и заклеенными пластырем.

– Чем ты это? – прошептал Борька.

– Иголкой или бритвочкой, – вздохнула Танька. – Но ты не думай, мне совсем-совсем не больно.

– Ты это, – Борька почувствовал, как холодок пробежал по спине, совсем как летом в пионерлагере, когда зажали у беседки деревенские ребята, и он точно понимал, что будут бить и не убежать, ни спастись уже не удастся. – Ты это. Танька. Переставай. Не надо туда ходить. Это все обман. Нет никакого лесного принца. Не смей. Слышишь? Не смей резать пальцы. Слышишь? Это я все придумал. Нет там ничего. Поняла?

– Поняла, – с улыбкой кивнула Танька и, не стирая ее с лица, спросила. – Боря. Я стихи очень люблю. Ты будешь для меня стихи сочинять?