Каждый пред Богом наг

Отец очень звал Лёлю к себе на житьё на Кутузовке, мама его к тому времени почила. Он звал Лёлю на любых условиях: пусть приезжает и живёт со своим парнем, пусть они зовут сюда друзей на дни рождения, праздники. Несравнимо сильнее страха остаться на старости лет в одиночестве было в нём чувство разросшейся до гигантских размеров нежности к дочери, он хотел, чтобы они вечерами, хоть иногда сидели бы на кухне, вели бы неспешные разговоры, чтобы она рассказывала ему о своей жизни, своих делах, своей работе, да обо всём на свете, обо всём, чем она, доченька его единственная, живёт, дышит. Он хотел ждать её вечерами с работы и учёбы, кормить её в ночи её любимой жареной картошкой с сосисками и солёными огурцами, покупать ей просто так её любимые торты — лишь для того, чтобы баловать свою ненаглядную доченьку. И Лёля — согласилась, ведь та ещё детская любовь к папе так и осталась в ней жить уже навсегда, ей хотелось заботиться об этом родном и таком любимом старике. А ту двухкамерную конуру, в которой они когда-то жили с мамой, Лёля стала сдавать через агентство, ведь вскоре, хоть и без отца, должен был родиться малыш, и он будет жить, и деньги будут очень нужны. Лёля всё же рассказала папе, хотя он её об этом не спрашивал, что отец её будущего ребёнка — сокурсник, который полюбил Лёлю с первого же курса, полюбил так же болезненно-безнадёжно и утопленно, как она — своего Эльдара. И когда она, поняв беспросветность и утопичность своей любви к Эльдару, уже стояла на краю обрыва жизни, ей опять, как раньше, как всегда в минуты утопления, позвонил он, Славка, как будто почувствовал близость трагедии, и она сразу согласилась с ним встретиться: так плохо ей было…Она ни секунды ни о чём не пожалела, и вот теперь — будет малыш, но Славке она об этом ничего не сказала…пока…

Когда она рассказала об этом папе, то она даже не представляла, что человек может буквально зримо, на глазах наполняться таким сияющим светом. И в это время в распахнутые окна мягко влетели стаи прекрасных нежных синих птиц, которые уже никогда не покинули их жильё. Лёля и Игорь не могли знать, что откуда-то из далёкого далека, с высоких небес смотрит на них Наташа, они не могли знать, что есть неземное счастье, в котором купалась теперь Наташа, и с этим счастьем сравнимо лишь земное счастье дедушки, ждущего внука или внучку.

О Т Е Ц

(история, в которую никто не поверит, но которая была)

Когда родился третий ребёнок, точнее, третий сын, названный Павлушей, жизнь Володи и Веры, то есть, его родителей, окончательно закрутилась в скачущий мельтешащий калейдоскоп ускоренной кинохроники, в мелькающей череде которой невозможно разглядеть ни лиц, ни событий, ни окружающих обстоятельств. Старшему сыну Андрею было 12 лет, среднему, Александру, 10 лет, а им самим, Володе и Вере, 36 и 35 соответственно. Этот бешено закручивающийся смерч бытовухи, да ещё почти бессонные из-за Павлушки ночи, отупляющие мозг, сознание и превращающие человека в зомби, и не дали им вовремя увидеть, что их Андрей полетел вверх тормашками в глубокую пропасть…

Они жили на окраине Дегунино в убогой двушке убогой хрущёбы, но всё ж таки в отдельной, не обобществлённой конурке. Этот микроскопический домашний очаг был куплен ими почти сразу после женитьбы на все подаренные им деньги и плюс те, которые Володя ещё до свадьбы запахивал чуть не до потери пульса на основной работе в оборонном «ящике». Кроме того, Володя подрабатывал вечерним преподаванием в своей до сих пор боготворимой им альмаматер — ФизТехе, платили за это крошечки, но он всё равно не бросал, потому что ему просто очень нравилось преподавать, вообще работать со студентами, он от общения с ними как будто подпитывался энергией, даже при том, что неминуемо были среди них и совсем ленивые и тупые.