Каждый пред Богом наг

Наташа никогда не брала трубку, если на экране высвечивался незнакомый номер, просто не брала и всё. По-че-му она вдруг взяла трубку в тот раз, причём даже не взглянув на номер, а он-то был совсем чужой, по-че-му? Может, дикая усталость и истязающая её боль затормозили что-то в мозгах или окаянные глубинные думы повлекли рассеянность, может, что-то ещё иррациональное сработало…Она услышала в трубке спокойный, размеренный женский голос: «…Вашу дочь по её же вине сбила машина, и теперь в отношении Вашей дочери будет возбуждено уголовное дело, потому что водитель, чтобы не сбить Вашу дочь, вырулил вбок и врезался на скорости в столб, сейчас ему делают операцию, и ещё неизвестно, выживет ли он, а Ваша дочь тоже здесь же, в 1-й градской больнице, у неё раны на голове и разорван рот…» — в этот миг Наташин мозг чудом удержался на самом краю обрыва и чудом не соскочил в бездонную пропасть безумия. Она просипела в трубу: «Моя Лёля?» и услышала в ответ: «Да-да, Ваша Лёля, я сейчас передам ей трубку». И голос, который Наташа вообще не узнала, но как-то всё это скользнуло лишь по самому краю её сознания, но подумала, что он такой чужой и странный из-за того, что рот-то, о, ужассс! Порван!!! И этот голос не просто кричал, он истерично захлёбывался, спотыкался, но понять слова можно было: «Мама, мама, мне так плохо! Из-за меня теперь умрёт человек!..» Трубку опять взял первый голос: «Я — следователь Анастасия Владимировна, веду это дело Вашей дочери, и если вообще водитель, молодой парень, после операции выживет, но в любом случае останется уже на всю жизнь инвалидом, а Вашей дочери грозит реальный срок…Но — приехал отец этого парня, военный в отставке, он вполне адекватный человек, мне удалось с ним договориться, если Вы заплатите ему 1.800.000 рублей, то он не будет писать заявление на возбуждение уголовного дела против Вашей дочери….». Наташа была полным лошарой во всех юридических аспектах любых юридически возбуждаемых дел, она услышала лишь одно: её дочь попала в страшную беду, да ещё и сама покалечилась, и Наташа закричала: «Я едуууу!!!». И в ответ услышала спокойное: «Вам не надо никуда сейчас ехать, Вам надо сейчас решать немедленно вопрос с деньгами отцу парня-водителя…Да, как Вас зовут и назовите точно адрес Вашего проживания», Наташа всё точно ответила, а потом придавленно сказала: «Но у меня просто нет таких денег…», на что следовательница спокойно отреагировала: «Ну, сколько Вы можете снять в банке и передать сейчас отцу парня хотя бы как первый взнос?». Наташа крикнула, что готова снять всё накопление, но там всё равно нет таких денег. «Тогда езжайте прямо сейчас в банк, снимайте все деньги, а потом будем с Вами договариваться дальше, только ни в коем случае не отключайте мобильник, он должен быть всё время включён на связь со мной, кстати, когда поедете в банк, то мобильник оставьте дома», и Наташа пролепетала: «Я сделаю всё, Анастасия Владимировна, точно, как Вы мне скажете…». И поехала, оставив мобильник дома включённым на связь со следовательницей, и сняла всё, что было накоплено на специальном счёте для Лёли, хотя и опасалась, что ей не дадут снять ВСЁ, но — дали. А сумма была совсем не маленькая. Приехала домой, схватила мобильник, закричала в него: «Анастасия Владимировна! Анастасия Владимировна!», та почти мгновенно откликнулась: «Деньги у Вас? Теперь заверните их в полотенце, ещё соберите для дочери простынь, носки, туалетное мыло и туалетную бумагу, через 10 минут к Вам приедет курьер (следовательница повторила адрес проживания Наташи), передадите ему все вещи в пакете, но про деньги в полотенце он ничего знать не должен! Платить ему Вы ничего не должна, мы сами ему оплатим». Почему Наташа не крикнула, что сама сейчас приедет в 1-ю градскую и всё привезёт, по-че-му???? Это было какое-то полное помутнение мозгов: она знала лишь то, что надо как можно быстрее сделать всё, что требует следовательница, а потом уже сразу ехать туда. Она сделала всё, как ей было указано, вещи собрала, деньги завернула в полотенце, курьер быстро приехал, ему передала пакет с вещами и тут же по неотключаемой мобильной связи сказала об этом следовательнице, и сказала, что сейчас выезжает в больницу, на что следовательница ответила, что её всё равно не пропустят к дочери…После чего связь вдруг оборвалась и больше уже не возобновлялась, все попытки Наташи дозвониться по тому номеру, который все эти пройденные часы висел в её мобильнике, оказались дохлым номером, и только тут Наташка вдруг заледенела…потом набрала Лёльким номер и на автоответчик, захлёбываясь, всё лепетала: «Лёляяяяя, Лёляяяяяя, Лёляяяяя!!!!!!…» И Лёлька сразу вдруг отозвалась: «Мама, что случилось?!», а Наташа всё захлёбывалась: «Лёляяяя, Лёляяяя!!!..». «Мама, я уже еду!». Она приехала уже через 15 минут, как будто и была-то совсем рядом, открыла дверь своим ключом, ворвалась: мама сидела на краю дивана скрючившись, закрыв лицо ладонями, вся сотрясалась от клокочущих внутри смертельных рыданий, смогла только просипеть: «Лёля, с тобой всё порядке??? Лёлечка, Лёлечка….» и опять — жуткий трясуч всего её тощего тела и клёкот безумных рыданий…Почти час Лёля отпаивала её успокоительными и сердечными, почти час не могла ничего понять и лишь потом по кускам, по рвущимся от истерики фразам поняла, что произошло. Исправить тут уже ничего было нельзя. Лишь задним часом стало понятно, что ведь не знали сволочи ни как зовут дочь (это же им Наташа сама и сказала!), не знали, как её саму звать (это тоже она им сама сказала, когда так называемая следовательница приказала назвать свои фамилию-имя-отчество и точный адрес проживания), стало очевидно, почему сволочи так боялись, что Наташа может оборвать с ними мобильную связь — ведь надо было, чтобы она никому не могла позвонить! Лёлька с трудом дотащила маму до ванной, умыла её, потом напялила на неё пальто и на такси повезла в ближайшее отделение полиции — писать заявление. Принявший их следователь почти 2 часа с ними возился, очень подробно всё выспрашивал и записал и сказал, что она такая не только не первая, но и наверняка не последняя, они обязательно будут искать…Наташа не верила, что найдут, а про отданные мразям деньги она и сама поняла, что — всё, каюк! Наташа не могла знать, что тот сгусток импульса, который она послала сволочам, действительно реализуется в самой ближайшей жизни, и если бы она об этом узнала, она бы ни мига не пожалела о том, что наслала на мразей страшные кары: та, которая изображала по телефону Наташину дочь, очень вскоре лишилась обеих рук почти под завязку и осталась на всю проклятую свою жизнь с культяпками, а та, которая изображала следовательницу, получила такую травму физиономии, впаявшись на своей тачке в столб, что страшно было на это даже взглянуть, и жизнь её как женщины была закончена, и она прокляла свою жизнь и выбросилась с крыши высотного дома — насмерть. Такие мрази — без тормозов, им по фигу, из кого выкачивать деньги: из стариков и старух, которые доверчивы, как дети, устраивать ли телефонные драмы на тему очень больных детей, которых можно спасти лишь оплатив дорогостоящие операции — и люди верят, верят, и сами, ДОБРОВОЛЬНО снимают со счетов, отдают свои накопленные по копеечкам деньги…Таких людей мрази не считают вообще людьми, мразям их не жалко, мрази над ними смеются, называют их мусором, лохами, идиотами, которые только и заслуживают того, чтобы их обирали, как липку, а больше эти лошары ни на что не нужны! Мразям не ведомо вообще, что есть (а ведь есть!) и истинное сострадание, и истинная жалость, и истинное стремление кинуться на помощь: мразям и сволочам такие человеческие чувства неведомы и недоступны. Те, которые точно знают, что они-то умеют жить, умеют иметь всё, что хочется, вот именно те называют таких, как Наташа, лошарами, чайниками, неудачниками, а, значит, так и надо, так правильно — чтобы этих лохов все умеющие жить разводили по полной программе, чтобы вытягивали из них последние деньги — это правильно! Только всем этим, умеющим жить, как надо, доить кого можно выдоить, особенно стариков и тех, кто готов любые свои накопления отдать, чтобы спасти якобы попавшего в беду родного человека или друга — всем этим умеющим жить неведомы такие простые понятия, чувства, как жертвенность, отзывчивость, чуткость, то есть, понятия, которые, по их бесспорным убеждениям, скучны и никому не нужны и неинтересны. Но точно и безоговорочно: именно лохи, неудачники и чайники делают весь мир пусть хоть чуть-чуть, но добрее, светлее, а те, которые вовсю умеют жить, точно знают, как надо жить, делают этот же мир жесточе и злее, и когда умеющие жить будут срываться в пропасть, то вряд ли кто-то будет пытаться их спасти…И очень жаль, что Наташа не могла знать о страшных судьбах растоптавших её мразей. Но если бы кто-то вдруг начал ей грузить мозг, что, мол, надо прощать, надо, надо….Наташа тут же заткнула бы уши и рванула бы прочь от всех этих «надо прощать…». Нет, не надо прощать таких гадин, таких мразей, и пусть смерть их всегда будет мучительной и страшной…