Каждый вдох

Осознание, что любимый человек как сквозь землю провалился и что они могут никогда больше не увидеться, повергло Хоуп в сильнейшую хандру. Она пережила немало утрат, но эта потеря была иного рода – с годами тоска по Тру только усиливалась. Дети выросли, и Хоуп дни и ночи проводила одна. Время неумолимо – жизнь прошла, конец, можно сказать, близок, и Хоуп невольно гадала, неужели ей суждено умереть в одиночестве.

Ей казалось, что слишком большой для одинокой женщины дом медленно превращается в ее склеп.

Хоуп пригубила бокал. Вино оказалось легким, сладким, но пить с утра было непривычно: ни разу в жизни Хоуп не пила алкоголя в такой ранний час и сомневалась, что снова отважится на этот опыт. Но сегодня она решила, что заслуживает этого.

Какими бы увлекательными ни были воспоминания, как бы они ее ни поддерживали, ей уже тесно в ловушке памяти. Хоуп хотела прожить оставшиеся годы, не гадая с утра до вечера, отыщет ли ее Тру, – лучше посвятить больше времени Джейкобу и Рейчел. Но сильнее всего Хоуп жаждала душевного покоя, чтобы хотя бы месяц ее не посещало непреодолимое желание перебрать содержимое африканской шкатулки. Она твердо решила разобраться хотя бы с первыми пунктами в списке «предсмертных дел»: посидеть в аудитории на «Шоу Эллен Дедженерес», на Рождество съездить в поместье Билтмор, сделать ставку на Кентуккийском дерби и посмотреть, как «Тар Хилз» сыграют с «Дьюк Блю Девилз» на крытой арене Кэмерон в Дареме. С исполнением последнего желания могли возникнуть проблемы: билеты на баскетбол достать почти невозможно, но ведь так даже интереснее, не правда ли?

В прошлом году, вскоре после поездки к океану, когда Хоуп было особенно тоскливо, она удалила свою страницу в «Фейсбуке», отнесла шкатулку на чердак и больше к ней не притрагивалась, несмотря на огромное желание. Однако сейчас шкатулка словно звала ее, и Хоуп наконец приподняла крышку.

Сверху лежало выцветшее приглашение на свадьбу Эллен. Хоуп смотрела на тисненые буквы, вспоминая, какой она тогда была, воскрешая в памяти терзавшие ее тревоги, с которыми она приехала в Сансет-Бич. Иногда ей хотелось поговорить с собой тридцатишестилетней, но, с другой стороны, Хоуп не могла решить, что сказала бы себе прежней. Наверное, обнадежила бы, что дети обязательно будут, но растить их придется совсем не так, как она себе представляет. Хоуп безмерно любила своих детей и дорожила ими, но как же порой они бесили и раздражали ее! Может, посоветовать себе молодой не сходить с ума из-за каждого чиха своих крошек или намекнуть, что, став мамой, она будет скучать по былой свободе?

А что сказать о Джоше?

Сейчас это уже размышления в пользу бедных, но при виде приглашения Хоуп невольно подумала, что жизнь похожа на узор из костей домино, расставленных на самом большом полу в мире: одна упавшая пластинка заставляет сложиться все остальные. Если бы не это приглашение, Хоуп не поссорилась бы с Джошем, не уехала бы на неделю в Сансет-Бич и не встретила бы Тру. Приглашение на свадьбу она сравнивала с первой упавшей доминошкой, ставшей началом цепочки событий, которые привели к самой большой любви в ее жизни. Совпадения казались невероятными и одновременно виртуозно подстроенными, и Хоуп в тысячный раз гадала, чем это все закончится.

Отложив приглашение, она взяла рисунок, который Тру начал после первой ночи любви. Хоуп осознавала, что уже мало напоминает женщину на портрете с нежной, без морщин, кожей, еще дышащей уходящей молодостью. В густых волосах выделяются осветленные, будто выгоревшие на солнце, пряди, груди упругие, ноги стройные, без возрастных пятен и вен. Сходство было схвачено удивительно верно – куда там фотографам. И, глядя на свой портрет, Хоуп думала, что никогда не выглядела красивее, чем здесь. Потому что такой она выглядела в глазах влюбленного.

Отложив портрет к приглашению, Хоуп вынула из шкатулки второй лист. Этот рисунок Тру закончил, когда Хоуп уезжала на свадьбу; всякий раз, перебирая свои сокровища, она подолгу смотрела на этот рисунок. Они с Тру стоят на песчаном пляже у кромки воды, вдалеке виднеется пирс, и солнце ослепительными бликами отражается от поверхности воды. Тру и Хоуп смотрят друг на друга, обращенные в профиль к смотрящему на рисунок. Хоуп закинула руки на шею Тру, а его ладони легли ей на талию. Она снова отметила, что художник сделал модель красивее, чем в жизни, но ее внимание привлекло изображение самого Тру. Она смотрела на морщинки в уголках глаз, на ямочку на подбородке, окинула взглядом широкие плечи под тонкой тканью рубашки – и залюбовалась выражением лица человека, глубоко любящего женщину, которую он держит в объятиях. Хоуп поднесла рисунок ближе к глазам, гадая, смотрел ли Тру вот так на другую женщину. Ей этого никогда не узнать; в душе Хоуп желала ему счастья, но вместе с тем хотела верить, что чувства, которые они питали друг к другу, исключительны, уникальны.