Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары

Все мои герои похожи друг на друга. Фабий Максим, получивший насмешливую кличку Кунктатор, «Медлитель», под которой он известен и сегодня, спас Рим от полчищ Ганнибала; Геркулес Сегерс, едва замеченный в ранний рембрандтовский период «отец модернизма», писал такие картины, которые смогли быть восприняты лишь пару веков спустя. Или Карло Джезуальдо, князь Венозы, сочинявший музыку, на четыреста лет опередившую время, – прежде всего я имею в виду шестую книгу мадригалов; вновь подобные звуки человечество услышало лишь от Стравинского, совершившего, кстати, паломничество в замок Джезуальдо. К ним я также отношу фараона Эхнатона, который ввел раннюю форму монотеизма за полтысячелетия до Моисея. После его смерти были попытки стереть его имя со всех храмов, зданий и стел. Его имя исключили из всех династических списков, а статуи разбили. О Геркулесе Сегерсе я делал инсталляцию для биеннале в Музее Уитни, которую позднее показали также в Музее Гетти; о Джезуальдо снял фильм «Смерть для пяти голосов»; были у меня и планы, правда, быстро улетучившиеся, снять фильм об Эхнатоне.

Где-то в середине 1970-х на Каннском кинофестивале продюсер Жан-Пьер Рассам, по происхождению ливанец, тогда только что выпустивший на экраны возмутительную «Большую жратву», предложил нам сделать фильм вместе. «Только вот о чем бы он мог быть?» – спросил он меня. Я сказал: «Об Эхнатоне». В ответ на это он выплеснул только что открытую бутылку шампанского на выложенную плиткой террасу отеля «Карлтон», заявив, что оно выдохлось, и послал за новой. А в этом баре бутылка такого шампанского стоила каких-то непристойных денег. Мы подняли бокалы за предприятие, которое, я знал, никогда не окупится. «Сколько тебе нужно денег на подготовку?» – спросил он меня. Я сказал: «Миллион долларов», он вытащил чековую книжку и выписал мне чек на один миллион. К тому моменту он уже несколько раз прогорал, сидел на наркотиках и через несколько лет умер от передозировки. Но это был бесшабашный, творческий человек из мира кино, и чем-то он мне нравился. Я так и не отнес его чек в банк. Много лет он висел у меня дома, приколотый булавкой к пробковой доске; этот чек, так и не использованный, пережил самого Рассама.