Казя теперь труп

– Да я представляю, представляю, – вяло возражал Лекс. – Я ж не так давно умер. С детства все это видел.

– Не, брат, врешь! Такого ты не мог видеть! – не унимался Гусар.

– Да видел он, уймись, – кривилась Оленька.

Оленька была второй одногруппницей Лекса и одной из самых юных студенток в универе. Она выросла в хорошей, достаточно богатой семье, стала третьим ребенком, желанным, умным и здоровым, следом за двумя старшими братьями, и нежно любила младшую сестренку Нику – разница между девочками была значительная. К сожалению, второй брат не отличался кротким нравом и еще подростком связался с не самой лучшей компанией. Пытаясь вытащить брата, Оленька и умерла – один из отморозков пырнул ее ножом. Горе в семье было невообразимое. Брата отец у правосудия отстоял, виновный сел в тюрьму, а Оленьку за три дня до семнадцатилетия и за неделю до выпускного школьного бала похоронили в саду загородного дома. Точнее, кремировали, а урну установили в невероятно красивой нише в виде алькова над беломраморной кроватью – все это под мраморным же навесом, вокруг цветы, вазы, небольшой изящный фонтан с олененком… Работал над проектом один из известнейших в Москве скульпторов надгробий. Погибла Оля-олененок в июне две тысячи восемнадцатого года, а к сентябрю мраморное чудо уже было возведено.

Ангелы являлись за ней трижды, а предки встали в очередь, чтобы увести с собой в родовые гнезда, когда она отказалась возноситься. Оля была тверда: никуда и ни с кем. Ее оставили в покое. Спустя год после ее смерти родители приняли в дом двенадцатилетнюю Олесю, девочку сложной судьбы и такого же сложного характера. Матери приснилось, что «Олененок посоветовал приютить это солнышко», хотя Оленька ни сниться, ни являться никому еще не умела, только по дому невидимой тенью скользила и наблюдала. Олеся оказалась неплохим созданием, но не светлым. Проявляла интерес к готике, рисунки Оли постепенно со стен поснимала и заменила выносящими мозг аляповатыми плакатами. Впрочем, Леся или Лисенок (так теперь ее называли по ее же просьбе) с рисунками и тетрадками почившей поступила мудро, сложив все в красивые «мемори-боксы» и объяснив это тем, что так они лучше сохранятся и на солнце не выгорят.

Три с хвостом года спустя Оленька обнаружила приглашение на День открытых дверей и решилась.

– Самое крутое фейерверк-шоу я лично видела в Дубае, когда мы ездили туда за покупками, – продолжила Оленька. – Мне вообще там очень понравилось, я бы там осталась жить… Я бы в любом месте осталась еще пожить, по правде сказать.

С этим никто не спорил, даже Гусар.

– Мне грех жаловаться, я пожил так пожил, – вставил свои пять копеек третий одногруппник, Милаш. – Девяносто один год, как лист с бржизы!

Полное имя Милаша было – Микулаш Бржиза, он был чех по происхождению, а «бржиза» в переводе с чешского означает «береза». Микулаш рос в Праге, учился некоторое время в Советской России, участвовал во Второй мировой, попал после ее окончания в Питер, на старости лет переехал в Подмосковье, где успел порассказать внукам и правнукам былей и небылиц и даже издать за собственный счет небольшую книгу в мягкой обложке о своих похождениях. В книге были явные отсылки к «Бравому солдату Швейку», но Микулаша это не смущало. Один экземпляр родные положили ему в гроб, и теперь дубли этой нетленки Милаш дарил всем направо и налево, даже в университетскую библиотеку принес. Умер он в восьмидесятом, после Московской олимпиады, на которую очень хотел попасть, но возраст и здоровье не позволили. Став нежитью, Милаш непроизвольно принял образ того себя, который благодарные ему потомки изобразили на памятнике. И теперь в студенческой столовой напротив Лекса сидел полноватый гладко выбритый мужчина сорока – сорока пяти лет, в белой сорочке и вязаном жилете с ромбами. С момента появления в универе никто не видел его ни в чем ином.

Милаш не был педантом в строгом смысле этого слова, однако отличался дотошностью и был аккуратен. Лекции конспектировал (как и Оленька), дополнительную литературу читал, на глупости не отвлекался. И, как, наверное, почти все чехи, очень любил пиво – к счастью, на его отсутствие в универе жаловаться не приходилось.

– Ну, Алексей, рассказывай, зачем нас собрал! – сказал Милаш, прерывая тем бессодержательный разговор о салютах и дубаях.

– Это будет долгий разговор, – предупредил Лекс.

– Тогда погоди, я еще бутылочку темного себе принесу. – Милаш выпростал пузико из-под толстой деревянной столешницы и направился к барной стойке.

– И мне чарочку! – крикнул вслед Гусар.

– Нашел официанта! – бросил через плечо Милаш. – Поживи с мое, потом приказывай.

Гусар чертыхнулся и отправился сам.

– Лекс, а где твоя подружка, Тик-Тик, я давно ее не видела? – поинтересовалась Оленька, когда они остались наедине. – И еще у тебя вроде бы другая подружка была, которая не поступила, такая синенькая, тоненькая, которая долго-долго анкету заполняла.