Казнь Мира. Книга третья (СИ)

— Саландига выступал против нашей природы! И нет его давно, а ты от его имени говорить не имеешь права! Ты много возомнил о себе.

— Хватит.

Этот слабый тонкий голосок походил на звон ручейка. Хоуфра поднял взгляд на Яровату. Она выглядела моложе сестры, хотя была старше. Говорили, будто бы она родилась в год Казни Мира, и её первую принесли благословлять Саландиге. Он и дал ей имя. На языке оборотней Яровата — весеннее солнце, набирающее силу прогнать зиму. Её ещё красивое лицо расчерчивали дорожки слёз. Меховая шапка, слишком большая для её маленькой головы, сползла до самых глаз, и Яровата не спешила её поправлять, надеясь скрыть свой плач.

Старик сел. Он, должно быть, не ожидал, что дочь выступит, слишком кроткой она слыла, а Яровата продолжила:

— Он спас нашу семью. И Боа, и Хроа, и Ядулу.

Последнее прозвучало особенно странно. Уж кого-кого, а Ядулу в родительском доме не жаловали, Хоуфра это ещё в прошлый раз заметил; да и не принадлежала она больше к роду старейшего, родив ребёнка Хоржагу. А Яровата сказала о ней. Ещё тогда будто порывалась броситься к сестре, но то ли постеснялась, то ли что, а сейчас осмелела.

— Спас, да. Мы все связаны были проклятьем, но он, тот, кто спутал нас, исхитрился освободиться.

Яровата как не услышала, и уже для Хоуфра произнесла:

— Спасибо, что вернул мне сына.

«Мне жаль, что не обоих», — хотел ответить Хоуфра, но слова казались такими жалкими, такими ничтожными для её горя. Она тела сына не увидела даже, как он сам когда-то не увидел тела Неи. И тогда — он хорошо это помнил — ничто не могло достать до его сердца, пробиться лучом через мрак скорби. Но из плена печали вырвалась Силинфэль, чтобы донести до Аватара страшную весть и просить его о помощи. Теперь Хоуфра должен был обрести мужество матери и в чёрный час суметь сказать:

— Мы сразимся с Аватаром и сбросим проклятие.

— Безнадёжно, — цокнул старик. — Сотню раз бы сбросили, коль могли. А нынче поздно. Всё кончено для нас в Нанроге. Только уходить тем, кто ещё может.

— Но это наша земля! Там, в Хавиноре, всё поделено, нам не приткнуться! Уж поверьте, я знаю.

— Не сомневаемся. Вот только поздно выть, когда луна скрылась, и над здешними лугами она не взойдёт.

Хоуфра сжал кулаки. Постепенно теплело, и это приводило мысли в движение, а чувства так и вовсе разгоняло. Хотелось дать по лицу старому, всё похоронившему для себя пню, который при живых дочерях и внуке не может сдержать мерзость уныния, лезущую из нутра.

— Саландиге тоже не на что было надеяться, но он вышел против демонов и победил! А знаете, почему? Он был не один, за ним пошёл весь народ и не только! Руна, святая с земель фениксов, душу отдала за всех нас! Верила, что мы примем дар достойно! Всегда мы воевали против сильных, но сильнее тот, кто не один. Я этого не понимал и заявился в Даву, думая, что разделаюсь с Сагарисом. И погиб бы, не будь там другого оборотня, который отдал душу за меня.

Старейший поднял бровь.

— Душу? За тебя?

— Да, хотя меня лично та девушка не знала. Может, ей рассказали обо мне, и явно не чёрное, раз она вступилась за меня. Боги, какой я идиот…

Хоуфра хлопнул обеими ладонями по лицу так, что из глаз полетели искры, а в носу появилась ноющая железная тяжесть.

— Я должен был вернуться раньше, как Ядула. Быть со своими…

Через боль он не заметил прикосновения Яроваты, а та, положив голову сына на пуховую подушку, тихо приблизилась к Хоуфре.

— Это провидение велело тебе остаться. Вернись ты — и тебя бы коснулась наша беда, и за тебя кровью бы расплатились дети вождей. Ты был там, где нужен сильнее всего и сделал то, чего другой бы не смог, — и совсем тихо добавила. — Шаман должен слышать Духов.

С удивлением Хоуфра посмотрел на неё. А красные полосы и не от слёз вовсе. Это полустёршиеся знаки шаманства.

— Яровата, мне нужна ваша помощь.

Она не ответила, только шапку убрала со лба, и Хоуфра увидел в её тёмных глазах сияние звёзд. Старик попытался распалить себя, возразить, но на него как немота напала. В тот момент царицей племени стала Яровата, потому что в ней ещё была сила, незаметная под покровом скромности. Её прямота без витиеватости покоряла. Ни в чём непохожая на свою хитрую, изворотливую сестру. Хоуфра тряхнул головой, отбрасывая липкие мысли о Ядуле. Так или иначе, сейчас они на одной стороне.

Боа, перевернувшись на другой бок и глядя на мать, произнёс:

— Я тоже пойду. Только отдохну.

— Ты и второго сына потеряешь, — прохрипел старик. — Это Хоуфре и Ядуле уже терять нечего. Они не боятся смерти, но тебе есть, ради чего жить.

— Если так, то не жалей меня, как не жалеешь Ядулу. Мы не протянули ей руку, когда она нуждалась в нас, а она за нас борется. Стыдно, отец. Мне стыдно перед ней и Хроа. Если дни или часы я проживу без этого стыда, то всё не зря.

— Ты умрёшь, Ятра. Проклятие сжирает всех, для него нет праведных и честных.

* * *

— Ещё не придумал, что скажешь, Лариоса?

Сагарис раздражал сильнее, чем стройка драконов, а время, наполненное тревожным ожиданием, било молотом по голове.

— Ты будешь по сто раз спрашивать одно и то же?!