Казнь по кругу

— Все допытываюсь, чей был вертолет. Может, сыскари чего накопают, как ты думаешь? — Глаз полковника сверкнул сумасшедшинкой.

— Не зацикливайся, Леша. Крыша поедет. И подумай: на кой хрен сыскарям сейчас твой вертолет? Ну слиняли паханы, так они всегда линяют. Бабки-то несчитанные.

— На твоих паханов мне срать с высокой колокольни. Мне бы в глазки тому офицерику заглянуть, что за штурвалом был.

— Заглянешь и что? — деловито поинтересовался Сырцов.

— А потом руки-ноги поломаю, чтобы больше не летал.

— Сколько вчера ребят потерял? — вдруг спросил Сырцов, пытаясь понять причину панкратовской ненависти.

— Ни одного, — расцвел, как роза под теплым дождем, теперь уже не гавкающий барбос, а заботливый и добрый отец-командир. — Пятеро легко раненных, и все. Не то что у вас!

— А что у нас? — удивился Сырцов.

— Ничего. Одни ля-ля-ля тополя.

— Балда ты, Алексей, но шибко мне нравишься, — признался Сырцов.

— Это ты так к полковнику обращаешься?

— Нам бы, Леша, с тобой водки как следует выпить, а некогда, — с горечью осознал незавидное их положение Сырцов и протянул в автомобильную форточку свою визитную карточку. Алексей прочитал и перевернул, изучил английский текст. Удивился несказанно:

— Так ты на вольных хлебах? Свободный стрелок-охотник? Что ж тогда в милицейскую кашу влез?

— Свинья — она завсегда грязь найдет, — грустно признался Сырцов.

— А я тебе свои телефоны дать не могу. Не имею права, — еще грустнее признался Алексей.

— Ты не давай, — согласился Сырцов. — Ты шепни. Мало ли что.

— Я приказа не нарушаю. Я номеров своих телефонов никому не даю. Я тихо-тихо шепчу, — серьезно вошел в игру полковник и еле слышно прошелестел в ухо Сырцова два набора цифр. Что с возу упало, то пропало. Память у Сырцова была как бездонная яма. Вмещала все.

12

Брат Цыпы Всеволод Всеволодович Горелов жил в одном из престижных домов на разновысоких Кунцевских холмах. В доме начальников средней значимости. Бывших начальников средней значимости. А потому привратника из вестибюля уволили и впускал-выпускал здесь теперь прямой переговорник с квартирами. Сырцов нажал кнопку двадцать седьмой. Сырцов думал, что Горелов-старший на работе, и надеялся покалякать с его женой — очень продуктивны бывают легкие разговоры с дамочками, но ответил недовольный жизнью баритон:

— Вас слушают.

— Вы — Горелов Всеволод Всеволодович? — на всякий случай спросил Сырцов.

— Я — Горелов Всеволод Всеволодович. Кто вы такой и что вам от меня надо?

— Мне необходимо срочно переговорить с вами. Я — Сырцов Георгий Петрович.

— Я не знаю вас, и мне не о чем с вами говорить.

— О вашем брате, Всеволод Всеволодович.

— Тем более не о чем говорить.

Последняя возможность — соврать. И Сырцов соврал.

— Я из МУРа. Так что поговорить со мной вам придется.

После пятисекундной паузы во входной двери что-то щелкнуло, и Сырцов свободно проследовал к лифтам. В ожидании шумевшей вверху кабины он осмотрелся. Раньше-то, лет десять-двенадцать тому назад, здесь был дикий виноград по стенам, цветочницы с яркими цветами, ласковая привратница с цепким гебистским взглядом за стильным столиком, а ныне жухлые темно-коричневые веревки — мертвые тела лоз — на пыльной кирпичной кладке, неряшливые, с облупившейся белой краской жестяные ящики-инвалиды и одинокий стул с замасленной обивкой — будто на нем лет десять беспрерывно слесарь-водопроводчик сидел.

В лифте пока еще ничего себе: ни фривольных рисунков, ни матерных надписей, ни запаха мочи. Седьмой этаж. Приехали.

Всеволод Всеволодович уже стоял в дверях — ждал и, как только Сырцов вышел из лифта, сообщил:

— Я слушаю вас.

Видимо, собирался беседовать на площадке. Сырцов с ходу отверг такую возможность:

— У меня к вам длинный разговор, Всеволод Всеволодович, и стоя я вести его не собираюсь.

Горелов-старший мимолетно улыбнулся углом рта, скорее всего одобряя безапелляционный напор сыскаря.

— Тогда прошу, — и, сделав шаг в сторону, освободил проход в квартиру.

Господи, как постарела роскошь жилищ советской номенклатуры! Никогда по сути не любимая хозяевами арабско-румынско-финская мебель была признаком избранности и ею гордились. Сейчас ею не гордились, и она, неухоженная, являясь просто набором нужных и совсем ненужных вещей, отрицала квартирный уют как таковой.

— Прошу, — еще раз сказал Всеволод Всеволодович, открывая следующую дверь.

Здесь совсем другое дело: рабочее помещение. Два мощных компьютера, принтеры, сканеры и вся сопутствующая хренотень. Для человеческого существования только тахта, кресло и журнальный столик.

— Прошу, — было произнесено в третий раз в том смысле, что Сырцов мог бы и присесть. Сырцов бесстрашно плюхнулся в кресло.

Он не знал, о чем будет говорить с Гореловым-старшим, полагался лишь на какую-либо зацепку вначале, которая помогла бы ему разговорить, раскрутить, слегка запутать, а потом распотрошить собеседника. Но теперь знал: здесь будет трудновато. Горелов-старший устроился на тахте, закинул ногу на ногу, разбросал руки и молча ждал вопросов.