Казна императора

Чувствовалось, что чалдон осторожно прощупывает своих седоков, и полковник тут же подыграл ему:

– И что, дорого твой кум берет?

– Не дороже других… – Возница тут же перешел на деловой тон и обстоятельно пояснил: – Лишняя копейка она в хозяйстве завсегда сгодится.

Догадавшись, что хитрый чалдон таким образом хочет отплатить городскому куму за свой визит, Чеботарев согласно кивнул:

– Ладно, уговорил, вези в свежесрубленную, а то и правда неизвестно к кому сунут…

Пыльный тракт, с обочинами, поросшими багульником, выводил прямо к городской заставе, но на самом въезде случилась задержка. Во всю ширину улицы гнали на базар лошадей и сбивавшихся кучами, блеявших баранов, а кругом кричали и суетились явно припозднившиеся погонщики. Поднятая копытами пыль грязно-желтыми клубами вилась над тесовыми крышами, и возница, чертыхнувшись, поспешил завернуть в какой-то проулок.

Задами, мимо потемневших и покосившихся дощатых заборов, он выехал на плохо накатанную, поросшую травой колею и довольно скоро остановился возле какой-то усадьбы, спрятавшейся за высокими воротами. Спрыгнув с облучка, чалдон выдернул деревянную щеколду, с петельным визгом распахнул тесовые створки и под уздцы ввел упряжку во двор.

Хозяин, одетый в синюю дабовую рубаху, заросший как лешак, степенно поздоровался с кумом, маленькими медвежьими глазами просверлил приезжих и, только прознав, в чем дело, сразу стал любезен и запросил гостей в горницу.

Внутри дома уютно пахло хлебом, геранью, и еще Шурка уловил еле слышный запах прелого зерна, похоже, хозяин баловался самогонкой. Едва успев войти, Шурка и Чеботарев, не сговариваясь, сели на длинную крашеную скамейку. После тряской подводы сидеть так было невыразимо приятно, и пока хозяйка, еще молодая женщина в светлом ситцевом платье, торопливо собирала на стол, поручик не спеша огляделся.

В горнице было прохладно и темновато, свет и без того маленьких окон загораживали густо разросшиеся герани, посаженные в длинные, глазурованные горшки. Двери и печь украшали большие, синие по желтому полю цветы, а на полу лежали яркие, плетеные из лоскутков половики.

Перекусив на скорую руку и подробно расспросив хозяина, Чеботарев и Шурка через калитку, украшенную кованым кольцом, вышли на поросшую травой улицу. Сориентировавшись, куда идти, Чеботарев уверенно зашагал первым, и минут через десять они уже выходили к центру города. Здесь на углу площади, теперь носившей имя Фридриха Энгельса, торчал шарманщик, и старая заезженная шарманка хрипло играла мотив двадцатилетней давности: «…Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…»

Некстати вспомнив Харбинского предсказателя, Шурка сбился с шага, и полковник, скосив взгляд на поручика, с усмешкой спросил:

– Ну что, может, прознаем судьбу?..

Шурка молча кивнул, и они остановились возле шарманщика. Его «катеринка», обитая позолоченной жестью и украшенная разноцветными стеклышками, стояла на деревянной ноге и не падала только благодаря широкому кожаному ремню, перекинутому через плечо хозяина. Глядя на Чеботарева ждущими, слезящимися глазами, он старательно завертел ручку, шарманка взвизгнула, и полковник положил руку на ящик с билетиками, пристроенный сверху:

– Ну-ка, кудесник, открой тайну…

Шарманка мгновенно смолкла, пушистая белочка, сидевшая до этого на плече шарманщика, скользнула по руке вниз и, деловито перебрав лапкой билетики в ящике, вытащила один. Чеботарев щедро расплатился, но только отойдя на пару шагов, протянул сложенную вчетверо бумажку Шурке:

– Прочти, а то я суеверен малость…

Шурка развернул листик, там косым, скорее всего детским почерком, было написано: «Бойся черного глаза». Полковник тоже глянул на предсказание и покачал головой:

– Ну что ж, придется учесть…

Шурка удивленно посмотрел на своего спутника. Да, похоже, полковник отнесся к этому серьезно, и дальше они уже шли молча, по периметру огибая мощеную площадь.

В самом центре, возле каменного двухэтажного здания бывшей управы, украшенного вывеской горсовета, Шурка задержался. На чугунных столбах еще красовались старинные, ажурной ковки шестигранные керосиновые фонари. Поручик хотел рассмотреть их получше, но полковник толкнул его, и они, не останавливаясь, прошли дальше, к зданию монастыря, превращенного новой властью в клуб имени Парижской Коммуны и по совместительству в кинотеатр.

Тут керосиновые фонари отсутствовали, но зато, в ногу со временем, дверь обрамляла целая гирлянда электрических лампочек, почему-то забранных проволочной сеткой. Слева от входа, с истрепанной афиши на прохожих смотрели выразительные глаза Веры Холодной, а справа, у своей тележки, скучал мороженщик и топталась какая-то баба, продававшая с лотка пироги.