Казна императора

– Ясновельможное панство, як Бога кохам, я, пан Ронцкий, сдержал слово и теперь имею честь представить обществу нашего героя, пана Тешевича, коему мы все обязаны… Маэстро!.. Танец для дорогого гостя!

По этой команде сидевший в углу зала оркестрик заиграл мазурку, и при первых же тактах Ронцкий наклонился к уху Тешевича:

– Пане поручник, окажите честь, вон сидит наша первая дама… Я настоятельно советую, пригласите ее…

Тешевич украдкой глянул, куда указал Ронцкий, и благодарно улыбнулся. Поручик уже примирился с мыслью, что его вот-вот с рук на руки передадут дочерям Ронцкого, но пан, видимо, был достаточно умен и повел свою игру тонко. Во всяком случае, дама, сидевшая в окружении молодежи, была действительно хороша и сейчас смотрела на подходившего к ней поручика откровенным, надменно-оценивающим взглядом.

Пока Тешевич шел через зал, все ждали и никто не начинал танца. Подойдя к даме, поручик, как когда-то на тех, казалось, прочно забытых балах, склонился в поклоне:

– Я перепрошую, пани… Окажите честь скромному офицеру…

Дама до неприличия долго оставалась неподвижной, потом медленно, словно нехотя, встала, шагнула вперед и сделала жест, не допускавший сомнения, что ее небрежно протянутая рука будет немедленно подхвачена с почтительной благодарностью.

Проходя со своей партнершей быстро сменяющиеся па мазурки, Тешевич испытывал странную двойственность. Его постоянная хандра не исчезла, а как бы отступила на второй план, оттесненная неизвестно откуда взявшейся юношеской легкостью, к тому же чуть-чуть замешанной на обиде от нарочитой холодности дамы. Дело дошло до того, что в конце мазурки он, как юнкер, боялся сбиться с такта и, сам того не замечая, поджимал губы.

Музыка смолкла, и Тешевич удивленно заметил, что его неприступная дама, вместо того чтобы возвратиться на место, ловко увлекает его совсем в другую сторону. После небольшой неразберихи, когда разгоряченные танцоры еще толпились посреди зала, поручик вместе со спутницей, никем не замеченные, оказались в почему-то пустовавшей угловой комнате. Только здесь красавица наконец-то отпустила Тешевича и гордо вскинула голову.

– Можете называть меня пани Стефания… И должна заметить, вы танцуете лучше многих.

Внезапно проскользнувшее сравнение этого, в общем-то, убогого клуба с оставшимися в прошлом великолепными балами заставило Тешевича улыбнуться.

– Стараюсь, сударыня.

– Можете не стараться. Я не терплю русских…

– Это понятно, сударыня. Вы так холодны…

– Прекратите, – пани Стефания не дала поручику закончить комплимент и поджала губы. – Я вижу, вы превратно истолковали мое поведение. Я просто решила сказать вам то, что другие думают… Или вы считаете, что ваш поход на Варшаву забыт?

– Что вы имеете в виду? – возникшее было игривое настроение враз улетучилось, и поручик ощутил, как где-то там, внутри закипает злость.

– Все, – отрезала пани Стефания. – И вам еще многое надо заслужить. Так что, я думаю…

– Меня не интересует, что вы думаете, сударыня, – оборвал ее Тешевич и коротко бросил: – Вас проводить?

– Нет, – пани Стефания гордо отвернулась, но, когда Тешевич был уже в дверях, она с неожиданным лукавством спросила: – А я разве вам не нравлюсь, пан поручник?

– Сударыня, этого я не говорил, – негромко сказал Тешевич и вышел из комнаты.

Похоже, пани Стефания весьма умело вызвала интерес к своей персоне, и именно поэтому, поручик, разыскав пана Ронцкого, поинтересовался:

– А где же ваши дочери?

– А-а-а, – рассмеялся Ронцкий. – Я вижу, пан поручник оценил пани Стефанию. Только не обижайтесь на меня, я вам весьма признателен, и поверьте, уж коли пани Стефания считается здесь первой красавицей, так, пожалуй, лучше придерживаться общего мнения…

– А кто она, эта пани Стефания? – вопрос вырвался помимо воли, но Ронцкий воспринял его как должное и охотно пояснил:

– Ее муж – управляющий банком, так что интерес у панства к пани Стефании двоякий, – едко заметил Ронцкий и, введя поручика в комнату, где у рояля музицировала группа молодежи, сказал: – Ну а это моя Анеля. Зосе здесь еще рано бывать, она дома…

Панна Анеля, круглолицая темноволосая хохотушка, чем-то неуловимо похожая на отца, огорошила поручика внезапным вопросом:

– А что, пан Тешевич, убивать страшно?

– Не знаю, – поручик пожал плечами и постарался ответить по возможности честно: – Поймите, я с четырнадцатого года на фронте, пардон, привык ко всему.

– Нет, это так ужасно… Я, конечно, ненавижу этих мерзавцев. Их физиономии так и стоят у меня перед глазами, но знаете… – панна Анеля доверчиво взяла поручика за рукав. – Когда я думаю, что их больше нет и это сделали вы, мне делается страшно, и я вас тоже боюсь…

– Не надо, панна Анеля, – теплая волна толкнулась в груди Тешевича. – Я вас уверяю, меня бояться не нужно, и то, что я сделал, надо было сделать давно…

– Так что, выходит, пан Ронцкий трус?

– Отнюдь, – Тешевич посмотрел на задавшего вопрос довольно надменного юнца. – Пан Ронцкий поступил совершенно правильно. Ему было чего опасаться, а мне нет, только и всего.

– Значит, вы хотите сказать, что другие трусы?