Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

Пока ехали деревней и лесом, лошадь бежала ходко. Но выехав в поле, она пошла шагом, наклонив голову. Снег был глубок, и навстречу дул резкий ледяной ветер, хлестал снежной крупой.

— Не воротиться ли, господин унтер? Вроде усиливается метель.

Жандарм, закутанный по самый нос в тулуп, выглянул из кибитки.

— Да вон уж купола виднеются — гони! Возница взмахнул хлыстом, гикнул на лошадь.

Она потрусила мерной рысью, но скоро опять перешла на шаг.

Снег повалил гуще, ветер завыл, засвистел еще сильней. Быстро стемнело. Огоньки, мелькнувшие было впереди, скрылись в снежной мгле. Лошадь б брела медленно, понуро и скоро совсем стала.

Ямщик спрыгнул в рыхлый снег, обошел кругом возка и застучал в кибитку:

— Господин унтер, беда! Ох беда! Сбились мы с дороги…

2

Деревня Верхние Журавли спала под завывание метели. Только у Халтуриных, в высоком пятистенке над ручьем, теплился слабый огонек.

В просторной кухне с большой русской печью и полатями, освещенной дрожащим светом лучины, было тепло, пахло овчинами, просыхающими валенками и пареной репой.

Хозяин, Николай Никифорович, степенный бородатый мужик, подшивал у стола старые кукарские расписные пимы. Сын Иван, рослый, широкоплечий парень, постриженный под горшок, сидел рядом на табуретке — следил за лучиной. Дородная, не утратившая былой красоты Ксения Афанасьевна возилась у печки с чугунками и корчагами. Остальные домочадцы (а их был полон дом) сидели на широких лавках да лежали на полатях, слушая неторопливый рассказ худенького старичка странника.

В завывании метели послышался отдаленный свист.

— Никак, леший свистит, — вздохнул старичок и перекрестился. — Ну и погодушка нынче, помилуй бог! Самый лютый зверь из норы носа не высунет. А ведь мне, любезные мои, доводилось в этакую непогодь ночевать в перелеске. Пробирался я тогда с одним разорившимся купцом на богомолье в Соловецкий монастырь. Одежонка у нас была самая нищенская. Оба в лаптях да в стареньких полушубках — беда… А метель нас прихватила на поле. Кутет, метет — не видать ни зги. Куда податься?

— Да как же вы живы-то остались? — со вздохом спросила хозяйка.

— И не спрашивай, голубушка, сами не знаем. Бредем наугад по снегу, согнувшись в три погибели, творим молитвы и вроде бы видим сквозь метель небольшой ельник. Мы туда. Смотрим — елки занесены снегом по самые вершины, а внизу — лаз, должно, звери прятались. Мы туда. Забились в снег по нос и вроде бы тепло. Ну, думаем, господь нас укрыл… Только бы, думаем, не уснуть, а то замерзнем. И, прижавшись друг к другу, стали мы вслух молитвы читать. Так, с молитвой и просидели до утра. А утром обоз поблизости шел — и довезли нас до деревни.

— Погодь, дед. Кричит кто-то, — остановил хозяин, прислушиваясь.

Иван встал, приоткрыл дверь.

— Ну что?

— Не слыхать…

— Это ветер завывает на все голоса, — сказала хозяйка.

Странник забил ноздри нюхательным табаком, крякнул:

— Вот так и уцелели мы, и до Соловецкого дошли пешком…

С полатей слез младший из сыновей — лохматый подросток Степка. Сунув ноги в чьи-то большие валенки, он накинул шубейку, нахлобучил треух и боком толкнул дверь.

— Ты бы фонарь засветил, Степка.

— Не, я так…

— Ишь какой! — сказал странник и, достав кисет, стал свертывать цигарку, потом протянул кисет хозяину.

Дверь скрипнула, вошел Степка.

— Тять, а тять, там, в логу кто-то зовет и колокольчик раза два звякнул.

— Что мелешь? Должно, померещилось тебе, — прикрикнула мать.

— Нет, я явственно слышал. Кричат в овраге.

— Иван, выдь послушай! — приказал отец. Сняв с гвоздя тулуп и шапку, Иван вышел во двор.

Его ждали молча, прислушиваясь к вою метели. Хозяин не вытерпел, отворил двери.

— Ну что, Иван?

— Вроде кричат, — послышалось в ответ.

— Тогда собирайся, пойдем, должно, почта сбилась с дороги.

Хозяин засветил фонарь, взял веревку и вместе с Иваном отправился в овраг…

Ждали долго… Никто не спал. Целый пучок лучины сжег Степка, прежде чем за окном залаяла собака, зазвенел колокольчик и заскрипели ворота.

— Лошадь распряги, Ванюшка, насыпь овса и укрой теплой попоной, — послышался голос отца, — да посвети вначале приезжим.

На крыльце затопали обледеневшие валенки, и, широко распахнув дверь, в клубах морозного пара вошли двое в тулупах, пропуская вперед невысокого, в запотевших очках, с заиндевелой бородой человека.

Тулуп его был распахнут и волочился по полу. Он ступал одеревенело, ничего не видя, вытягивая вперед белые руки.

— Здравствуйте, — глухо сказал он, снял очки и стал неуклюже протирать их онемевшими пальцами.

— Здравия желаем! — рявкнули оба жандарма, и Степка, увидев под тулупами шинели с медными пуговицами, попятился.

— Батюшки! — всплеснула руками Ксения Афанасьевна. — Да вы же обморозились все!

— Слава богу, до смерти не замерзли.

Вошел хозяин, поставил на лавку ведро со снегом.

— Девки, марш отсюда, будем обмороженных растирать.

Дочери, бабка и тетка-приживалка юркнули в горницу.

— Ну раздевайтесь, гости, да сказывайте — кто и откуда.

— Вот ссыльного везем в Орлов, — кивком головы указал унтер на бородатого.