Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

— К сожалению, сегодня… Пройдемте в сторонку, — сказала Анна Васильевна и сама взяла его под руку.

Отошли подальше от театра и остановились под аркой ворот, куда еле доставал свет уличного фонаря.

Анна Васильевна отстегнула потайной карман муфты и вынула несколько свернутых в трубочку журналов «Земля и воля».

— Вот вам подарок, Степан Николаевич. Прячьте скорей.

Степан засунул сверток под пальто и продолжал бережно ощупывать гладкие листы бумаги.

— Спасибо, Анна Васильевна! Даже не верится.

— Хочется взглянуть?

— Не спрашивайте!

— Вот видите. А еще хотели в театр. Нет, Степан Николаевич, голубчик, сегодня вам не до театров. Ведь я была права? Да?

— Пожалуй, так, Анна Васильевна… Однако революционеры — тоже люди… и не должны жить монахами.

— Не должны… Ну а скажите, Степан Николаевич, что вы будете делать завтра, послезавтра?

— Даже не знаю. Если получим Программу — будем ее распространять.

— Вот видите! У нас порой нет времени на то, чтобы выспаться.

— Верно, верно! А вы сейчас куда, Анна Васильевна?

— Мне бы надо за Нарвскую.

— Вот и я туда же. Хочу поделиться радостью с другом. Давайте прокатимся на извозчике, как когда-то в Нижнем.

— Вы не забыли?

— Никогда не забуду.

Анна Васильевна взглянула на него с благодарностью.

Степан, выйдя из-под арки, помахал стоящему у фонаря извозчику. Тот подъехал.

— Куда изволите?

— За Нарвскую.

— Пожалуйте!

Степан усадил Анну Васильевну, укрыл медвежьей полостью, и кучер, понимающе подмигнув Степану, поднял кнут на лошадь.

— Ну-ну, оглядывайся!

Сытый рысак рванул санки.

3

Моисеенко, как всегда, встретил Степана радостно и настороженно, не знал, с чем тот пришел.

— Слушай, Петр, можешь ты меня минуты на две оставить одного? Мне надо собраться с мыслями.

— Случилось что-нибудь плохое?

— Нет, наоборот.

— Тогда хоть на час запирайся, — усмехнулся Моисеенко и, проведя Степана в комнату, вышел.

Степан, прибавив в лампе огня, развернул сверток с «Землей и волей», нашел Программу, всмотрелся, вдохнул в себя запах типографской краски, показавшийся ему сладостным, и, встав, довольный заходил по комнате. «Наконец-то осуществилось то, о чем мы мечтали. Начало положено! Теперь о союзе узнают во всех крупных городах, на всех заводах». Он подошел к двери, приоткрыл ее:

— Петр!

— Чего?

— Иди, брат, скорее сюда и посмотри, что лежит у тебя на столе!

— Сейчас поглядим! — сказал входя Моисеенко. — Никак Программа? Она и есть! Хорошо, Степан! Ну-ка, давай твою трудовую лапу. Вот так. Поздравляю! От души поздравляю!

— Спасибо! Что же теперь будем делать?

— Сколько экземпляров нам дадут?

— Еще не знаю… Сейчас поеду к Плеханову. Ты подготовь надежных ребят, чтобы завтра забрать большую часть и развезти по заводам. Остальные пошлем в провинцию.

— Сам займусь этим делом. Сам.

— Прежде всего снабди Программой всех членов комитета выборных и скажи, чтобы они продолжали запись в союз, вели одновременно сбор членских взносов.

— Но как и где брать Программу?

— Утром заезжай ко мне. Я буду знать. Заодно подумай, где устроить склад.

— Добро! А от Обнорского известий нет? Как там с типографией?

— Молчит… Боюсь, уж не схватили ли его в Москве?

— Все может случиться.

— Ну, я пошел, Петр, — поднялся Степан, — утром жду. Запомни: если случится беда — занавеска на окне справа будет задернута…

13 января Программа была развезена по заводам. Ее читали в рабочих кружках члены комитета выборных. В союз пожелали вступить многие. Записывали самых надежных, проверенных рабочих. Принимали от них членские взносы… Четырнадцатого вечером члены комитета союза собрались у Степана под предлогом «именин». Где-то достали гармошку. Веселились, пели песни, которые не могли вызвать никаких подозрений.

Были подведены первые итоги работы. Оказалось, что в союз записалось, как и предполагали Халтурин с Обнорским, около двухсот человек. Собрали порядочную сумму денег и много книг для центральной рабочей библиотеки.

Тут же решили создать несколько конспиративных квартир в разных районах города, ближе к заводам. В них предполагали проводить собрания комитета, устраивать сходки и хранить литературу.

Расходились поздно ночью, возбужденные, полные счастливых надежд.

А утром, едва Степан помылся и вскипятил чай, к нему на извозчике примчался Моисеенко. Вошел не раздеваясь.

— Степан, Новая бумагопрядильная опять забастовала.

— Что ты? Когда?

— Сегодня. Администрация уволила около сорока рабочих, и, в ответ на это больше семисот ткачей не вышли на работу.

— Что ж, это хорошо! Надеюсь, теперь они не станут сочинять прошение наследнику? — с усмешкой спросил Степан.

— Никто и не заикается о наследнике. Шумят, выкрикивают свои требования, чтоб восстановили уволенных.

— А за что же уволили сорок человек?

— Выступали против штрафов и длинного рабочего дня.

— Поскольку у нас союз, — Степан сразу посуровел, собрался, — давай дело забастовки возьмем в свои руки.

— Мы с Абраменковым тоже говорили насчет этого.

— Надо срочно выпустить листовку с требованиями рабочих и распространить ее по всем заводам, передать начальству. Листовка поможет нам организовать сбор средств в помощь бастующим.