Казнить нельзя помиловать

Между тем мужа у Аллы Сергеевны не было. То есть он, конечно, был когда-то, и с Ксеней они общались до сих пор, и алименты он платил исправно, хоть Алла Сергеевна и не просила его об этом. Дочери было лет около семи, когда он собрал чемоданы и сказал: «Ты не жена, ты автомат из рекламы. Правильная до не могу. Хоть бы один в тебе недостаток был. Я так больше не хочу…» – и ушел. Разумеется, Алла Сергеевна поплакала. Но долго плакать ей в то время было некогда – в отделе намечалась крупная борьба в связи с уходом на пенсию главбуха, и душевные силы нужны были для работы.

В словах мужа, думала порой Алла Сергеевна, наверное, имелась доля правды. Жизнь ее была расписана по годам и по минутам. Дни заполнены так плотно, что на страницах ежедневника не хватало места. Обязательно – шейпинг или аэробика для поддержания формы. Обязательно – летний отпуск вдвоем с дочерью, каждый год на новом месте. Подъем, кофе, работа, дом, ужин, магазины… На следующий год предполагалось отдать долги за ремонт, через год дочке поступать в институт, а потом можно будет съездить отдохнуть на юг… нет, лучше в Европу. Но если бы не эти собранность и умение планировать как жизнь, так и траты, разве могла бы Алла Сергеевна достичь всего, что достигла? На мужа надежды нет, от матери помощи никакой. Все сама, все сама…

Конечно, один недостаток у всего этого был. Любая крупная неожиданность могла выбить Аллу Сергеевну из колеи. Перенос летнего отпуска на две недели начисто ломал все планы. Незапланированный выходной среди рабочей недели вводил ее в ступор. Опоздание на работу подчиненных выводило из себя. Алла Сергеевна не прощала в людях только двух качеств – необязательности и лжи. Все остальное можно было исправить. И немалому числу друзей было отказано от дома именно из-за того, что о чем-то договаривались – и не сделали. Впрочем, дружить ей было некогда.

Нет, конечно, имелись у Аллы Сергеевны и слабости – не машина же она, человек. И так же, как все женщины, отчаивалась она, глядя на то, какой растет дочь. И так же по-бабьи скулила порой в холодную подушку ночью. И так же было ей одиноко, когда в разгар гриппа она отправляла дочь к матери, чтоб не заразить, а самой даже некому лекарства дать было. Но – при всех трудностях Алла Сергеевна считала, что жизнь ее удалась.

Вот только отношения с дочерью не ладились. Все чаще Ксенька, раньше ласковая и добрая, замыкалась в себе и на уговоры матери отвечала стандартным «Не твое дело». Алла Сергеевна списывала это на переходный возраст, но как же больно было видеть, что у девочки появились секреты; что подругам доверяет она больше, чем ей; что все реже и реже улыбается дома. Однажды в запале Ксеня крикнула: «Да провались ты со своими «так надо»!» Отцу жизнь сломала, теперь мне хочешь?», рванула из шкафа коробку с роликовыми коньками и вылетела, хлопнув дверью. Потом, правда, пришла мириться, была прощена, но осадок все равно остался…

Так, в трудах и заботах, пролетали дни. Ксенька перешла в десятый, пора было думать о подготовительных курсах. Дочь, однако, отказалась наотрез… не силком же ее тащить? Ладно, год впереди. Забарахлила что-то машина. Соседи сверху снова залили, новый ремонт сказал «ку-ку». А тут и Новый год подошел, беготня по магазинам в поисках подарков, елка, шумная компания – старая, проверенная, но уже поднадоевшая, а новую взять негде. Дочь в этот раз праздновать никуда не пошла, осталась дома, полночи просто смотрела в окно, а потом пошла на главную площадь города и танцевала там в толпе подростков. А потом – январь, годовой отчет, и Алла Сергеевна потеряла понятие времени.

Очнулась она в стылом и ветреном конце февраля, возвращаясь с работы. Сломался служебный автобус, а дороги замело, буран бушевал тогда страшный, движение встало, и около часа торчали они на улице, дожидаясь, пока починят автобус, потом еще около часа пытались поймать попутку. Домой Алла Сергеевна добралась уже к девяти вечера и, не раздеваясь, прилегла на диван. Сон навалился тяжелый и душный, а открыв глаза, она поняла: заболела. И верно – на градуснике было 39.

Сначала думали – ОРЗ банальное, оказалось – воспаление легких.

Она проболела полтора месяца – сначала дома, потом в больнице. Недели две не помнила вообще. Что-то наваливалось на нее, черное, тяжелое, словно кот сидел на груди и душил мохнатой лапой. Как сквозь вату слышала голоса врачей, смутно ощущала уколы капельницы, где-то рядом маячило лицо матери… Но все это было неважно, кроме, разве что, Ксеньки. Пыталась еще собрать мысли в кучу, подумать о работе, о том, что надо сказать Ксене, где спрятана заначка, спросить у нее, как дела в школе… но все плыло и тонуло в черной духоте.