Казнить нельзя помиловать

Меня попросили оценить жизненные обстоятельства Четина и высказать мнение, как депортация скажется на его психическом состоянии. Я написал, что, по его словам, у него в Турции почти не сохранилось связей, нет друзей, а из родных только старенькая немощная бабушка, которая не говорит по-английски. Я отметил, что по совокупности обстоятельств это, скорее всего, приведет к рецидиву депрессивного расстройства, а из-за упомянутой слабости защитных механизмов это, в свою очередь, приведет, вероятно, к рецидиву наркомании и алкоголизма. Кроме того, я сделал упор на всех положительных факторах, которые смягчат общий риск рецидива наркомании и алкоголизма и, следовательно, возобновления преступной деятельности: Четин говорит, что перестал общаться с бывшими приятелями-наркоманами, не употребляет запрещенных веществ уже почти три года, к тому же, по-видимому, у него высокая мотивация завершить начатое и добиться полного выздоровления. Четин уже обратился в государственную реабилитационную службу заранее, задолго до освобождения, и составил на будущее разумные реалистичные планы. Я постарался не высказывать личного мнения, надо ли его депортировать, поскольку это решает исключительно иммиграционный трибунал, и если бы я нарушил эти границы, мое заключение сразу стало бы предвзятым, и его могли не принять. Мне пришлось указать, что я не могу быть на сто процентов уверен, что Четин говорил мне правду. Некоторые подробности его истории не подтверждались объективными документами – например, смерть друга и угрозы наркодилера. Тем не менее, даже если он кое-что преувеличил, мне было его жаль.

Увы, его солиситор не сообщил мне, чем завершился процесс. Случается, что решения выносятся лишь через несколько месяцев после того, как я подаю судебный отчет, и очень часто бывает, что юристам недостает вежливости держать меня в курсе дела, даже если я прямо прошу об этом: когда во мне отпадает необходимость, меня начинают игнорировать. От этого я чувствую себя так, словно меня забанили в соцсетях после интрижки на одну ночь. Однако судьба Четина тревожила меня и спустя месяцы после обследования, и я не мог до конца понять, почему. Возможно, мое подсознание тревожила мысль, что на его месте мог оказаться кто угодно. На его месте мог оказаться я. Мне тоже сплошь и рядом доводилось принимать неверные решения, в том числе и относительно разного рода пороков – как и многим. Но при этом складывалось впечатление, что к нему жизнь была особенно сурова. Конечно, нельзя спускать со счетов все последствия, к которым привела его деятельность по доставке наркотиков, но лично он не причинил никому никакого физического вреда, в отличие от большинства пациентов, которых я обследовал.

Случай Четина подчеркивает, как часто алкоголизм и наркомания встречаются в когорте моих пациентов. Возьму на себя смелость сказать, что в делах, которые я рассматривал, они оказывались главным фактором гораздо чаще, чем острые психические заболевания. Отношения между применением запрещенных веществ и преступностью сложны и запутанны. Катастрофическое сочетание. Чаще всего цепочка событий состоит в том, что интоксикация растормаживает человека, и он в результате может совершать насильственные действия, как, например, бывший военный Джейк, который разбил бутылку водки о голову владельца магазина. Иногда наркозависимые идут на преступления, чтобы получить деньги на финансирование своих привычек, вроде Шантель, эмо с афрокосичками, которая совершала вооруженные ограбления. А в некоторых случаях, особенно если речь идет о драгдилерах, вроде Реджи с розой на лице, насилие становится неотъемлемой составляющей их бизнеса. Все это тем более обескураживает, что в последнее время урезано финансирование реабилитационных центров, социальных служб и молодежных клубов, а также тюрем и служб психиатрической помощи в целом. Фатальное стечение обстоятельств, которое наверняка подтолкнет еще больше людей из группы риска к правонарушениям в результате употребления наркотиков и алкоголя – и обеспечит бесперебойной работой людей вроде меня.

Я вдруг понял, что за плечами у меня больше сотни медико-юридических случаев. Я служил системе фильтром. Моя роль гораздо чаще состоит в том, чтобы отсеять тех, у кого нет психических болезней (например, закоренелых наркоманов), чем в том, чтобы выявить и направить на лечение тех, у кого они есть. У значительной доли подсудимых, с которыми я работал, была фоновая тлеющая депрессия или тревожное расстройство легкой степени, нередко вызванные теми же самыми факторами и ситуациями, которые подтолкнули их к правонарушениям. Лишь у крошечного меньшинства имелись тяжелые психические заболевания, и лишь некоторым из них из-за этого смягчили меру пресечения. Из тех, кто попал в эту крайне немногочисленную категорию, многим не потребовался перевод в судебно-психиатрическую клинику или реабилитационный центр, поскольку их могли должным образом лечить в тюрьме.