Казнить нельзя помиловать

Кстати, больше я не получал заказов от этой солиситорской фирмы. Вероятно, все преступники в Ковентри и окрестностях встали на путь исправления. А может быть, юристы не получили от меня той поддержки, на которую рассчитывали для своих клиентов, и предпочли поискать подходящего эксперта, что называется, в лавочке по соседству. Честность стоила мне заработка. Я оказался полной противоположностью эксперта-шарлатана (а казалось бы, кому, как не мне, факиру из Индии, морочить всем голову своими фокусами).

Я безо всяких угрызений совести сделал выпуск о Брэдли на своем канале, сохранив ему полную анонимность. Когда имеешь возможность рассказать в видео все то, что не имело отношения к официальному судебному отчету, это очень освежает и бодрит: например, я делюсь со зрителями тем, какие чувства вызывали у меня те или иные подсудимые, и описываю этические дилеммы, с которыми столкнулся в ходе работы над некоторыми случаями. Кроме того, оба эти случая я представил коллегам на медико-юридическом форуме. Они утешили меня тем, что проработали со мной многие темные места, которые не давались мне, хотя к тому времени я уже разобрал более трехсот уголовных дел.

Когда я вдоволь пофилософствовал со своими коллегами-психиатрами и закончил работу над материалами для канала, меня наконец озарило, что я на все смотрел не под тем углом. Есть такие дела, которые останутся этически мутными, даже если я разберу еще триста. Червь сомнения будет точить меня всегда. Дело не в этом. Мне надо научиться мириться с неопределенностью. Терпимее относиться к неизбежным просчетам системы. Я обследую людей сложных и многогранных, чьи диагнозы иногда не так уж просто классифицировать, а действия – не так уж легко убедительно истолковать. Если очевидных ответов не существует, не надо добывать их силой. Как сказал когда-то Эйнштейн, все нужно упрощать, насколько можно, но не сильнее. Это я сам накопал.

Я понял, что моя цель – стать парой очков для системы уголовного правосудия. Стараться, чтобы дела были не такими расплывчатыми, стараться изо всех сил – не ради себя, а ради суда. Если при этом поднимают свои мерзкие головы те или иные моральные дилеммы, мой долг держать удар. А потом мне придется принять любое решение, которое вынесет суд.

Шохом, не мудри, сказал я себе тогда – и вынужден повторять время от времени и сейчас. У тебя увлекательная, переменчивая, непредсказуемая, сложная профессия. Тебе повезло.

А теперь иди и делай свое дело.

Эпилог

Писать эту книгу стало для меня настоящим откровением. Мне пришлось прошерстить десятки старых отчетов, чтобы добыть оттуда подробности историй пациентов. Я был просто потрясен, обнаружив, сколько всего я умудрился забыть – не просто подробности, а целые дела. Это говорит не только о том, что у меня позорно плохая память, но и о том, как на самом деле много обследований я провел. Немного обескураживает, что я настолько привык к своей работе, что так много обследований (которые оказали колоссальное влияние на будущее пациентов, на их психиатрическое лечение, на чувство справедливости у потерпевших) либо стерлись из моих воспоминаний, либо слились воедино. Однако, к счастью, этот процесс позволил мне оживить в памяти все их истории. А кроме того, заставил задуматься, как затейливо устроена на самом деле личность судебного психиатра. Мы обследуем и реабилитируем психически больных преступников, и это данность. Однако, как я начал понимать, мы делаем гораздо больше.

Мы – сыщики. Мы просеиваем улики, мы обследуем подсудимых, чтобы обнаружить доказательства (или отсутствие) психиатрической симптоматики. Мы должны установить, были ли вызваны тяжкие преступления, в том числе убийства, непосредственно психическим расстройством.

Мы – спасатели на воде. Мы спасаем жизнь и рассудок людей вроде Адрианы де Сильвы, тонущих в пучине невыявленного психоза, на который в тюрьме никто не обращает внимания.

Мы – консультанты по взаимоотношениям. Мы восстанавливаем разорванные связи у тех преступников, которые, подобно Ясмин Хан, больно ранили родных и близких – и в переносном, и в буквальном смысле.

Мы – суррогатные отцы и матери. Мы устанавливаем границы для взрослых людей, оказавшихся в психиатрической клинике, которые должны научиться вести себя иначе, чтобы вернуться в большой мир. Многие из них в детстве не были приучены к самодисциплине, не знают, что такое границы и даже любовь. Это люди вроде Реджи Уоллеса, наркодилера, которому родной отец сломал руку, когда ему было всего год от роду, люди, которые в приступе параноидного психоза нападают на случайных попутчиков в автобусе и потом никак не могут привыкнуть к правилам больничного распорядка.