Казус бессмертия

– То, о чем ты мечтаешь, не произойдет никогда! Любой ценой мы доставим тебя в Израиль. Там за тебя возьмутся наши врачи. Господь внимает молитвам, и потому ты сделаешь многое для нашего народа. Твое бессмертие станет объектом изучения. Ты будешь умирать много раз, и будешь возвращаться к жизни лишь для того, чтобы снова умереть при очередном опыте. Тебя можно заражать любыми болезнями и следить за их течением, пробуя самые каверзные препараты, испытывая их на тебе. Воистину, мир не знал лучшей лабораторной мыши со времен Создателя. И не имеет значения приговор Нюрнбергского трибунала, согласно которому ты должен быть всего-навсего повешен. Теперь ты испытаешь все, через что прошли твои жертвы. Ты будешь неоднократно биться в агониях, ты будешь страдать от вечных болей, сотрясающих организм при введении противоядий, ты станешь энциклопедией мучений… И пусть к тебе в эти моменты приходят образы тех детей, которые попали в твои лапы. Пусть придут близнецы, которых ты срастил по образу сиамских, и которые умерли от заражения крови, так как ты не удосужился провести операцию в стерильных условиях. И пусть они не были евреями, но они были детьми!

Ковальски, распалившись, начал захлебываться, и речь его стала бессвязной. Он уже кричал:

– Бесконечная смерть будет местью! Сначала ты будешь умирать за каждого из четырех миллионов людей, уничтоженных при твоем участии. Потом – за каждого нациста, избежавшего возмездия. Даже за тех, которые успели сдохнуть до того, как мы смогли их найти… А потом ты будешь страдать за обездоленных родственников, оставшихся без своих близких… А потом за стариков, которых заставили чистить улицы Вены зубными щетками…

Макс больше не мог говорить. Он тяжело дышал и зрачки его, расширившись, превратились в двери ада, готового поглотить его пленника в любую секунду.

Он закрыл глаза, отдышался, и спокойно обобщил:

– Короче, ты ответишь за все и за всех. Если б ты помер тогда - в 1979 году – ничего бы этого не случилось. А теперь станешь козлом отпущения.

– Великим Многоразовым Козлом, - добавил Агасфер и улыбнулся. – Теперь, Йося, еврейский народ будет тебя только благодарить…

Шенгеле, опустив взгляд себе под ноги, молчал. Ковальски дал команду, солдаты повернулись направо, и колонна направилась в сторону выхода из долины. Макс на прощание махнул Агасферу рукой, а тот в ответ старомодно поклонился. Даже когда цепочка, уводившая Шенгеле, скрылась из глаз, он все еще стоял и смотрел ей вслед, беззвучно шевеля губами.

Эпилог

Чечня. Итум-Калинский район. Осень 2000-го года.

В одну из холодных ночей выпал первый снег. Агасфер уже давно топил печку-буржуйку. В домике было тепло. Единственное неудобство заключалось в том, что надо было несколько раз за ночь вставать, и подкладывать дрова. Если старик спал крепко, то просыпался, стуча от холода зубами. Вот и сегодня он ругал остывшую печку самыми черными словами… Для того, чтобы согреться, пришлось чуть свет выпить водки. Это помогло.

Агасфер выгнал из загона овец и подумал, что снег лежит неглубокий. Всего несколько сантиметров. Овцам такое препятствие – не помеха. Но все равно через несколько дней отару перегонят вниз, в село. У него был выбор. Либо остаться на зиму в долине и коротать дни в полном одиночестве, либо спуститься в селение и занять небольшую каморку, пристроенную к коровнику на скотном дворе у Шамиля.

Старик предпочитал оставаться на пастбище. Зимой, правда, никто к нему не приходил, и за продуктами приходилось отправляться самому раз в неделю, но это его не смущало. А одиночество – штука привычная. С конца лета (после увода Шенгеле), он и так ни с кем не общался. Муса с той стороны ручья предпочитал даже не здороваться с Агасфером, а те чеченцы, что приносили ему харчи, представляли собой необразованных и недалеких индивидуумов, и разговаривать с ними было не о чем. Единственный раз в долине появился Шамиль, который опять что-то с кем-то не поделил. Он отсиживался в домике трое суток, и старик отвел с ним душу. Они пили виски и разговаривали о жизни, а по вечерам, глядя через открытую дверцу на живительный огонь, полыхавший в печке, читали друг другу стихи Хайяма и громко пели старые советские песни. На третью ночь своего присутствия Шамиль показывал Агасферу, чем отличаются чеченские танцы от ингушских, лезгинских, адыгских и всех прочих танцев. Происходило это перед домиком. Ярко светила полная луна, и причудливые тени носились по долине. Старик хлопал в ладоши, отбивая такт, и орал: «Тум-така-тум». Им было весело и жарко… Потом Качукаев ушел, и Агасфер опять остался один.

Он давным-давно научился разговаривать сам с собой. Это его никоим образом не смущало, и он не зачислял себя в ранг психически нездоровых людей. Уткнувшись взглядом в землю, он всегда бубнил что-то, и со стороны могло показаться, будто Агасфер о чем-то постоянно спорит с воображаемым собеседником…