Казус Эдельман (о культуре дискуссии в современном декабристоведении)

3) Раздражает также «тавтологический перечень источников и литературы (включен явно для демонстрации того, сколько всего прочла автор — как правило, так не поступают)». Возражу, что так поступают все авторы, уважающие своего читателя. Всякий, кто искал в постраничных сносках данные об источнике заинтересовавшей его цитаты среди бесконечных «ук. соч.» и «там же», знает, что наличие списка литературы чрезвычайно облегчает поиск.

4) Не нравится избранный автором эпиграф книги. О чем сообщается в эпической манере: «Открываем. Первым делом видим эпиграф из Вертинского, неизбежно высокопарный. Уже настораживает». Не разъясняется, что собственно настораживает. Что эпиграф расположен в начале книги? Или что эпиграф из «высокопарного» Вертинского, а не, скажем, из «приземленного» Ленина?

От уничижительной критики «формы» рецензент переходит к рассмотрению содержания. И здесь общий порядок рецензирования нарушен радикальным образом. Выводы принято делать после рассмотрения основных положений. Вопреки традиции Ольга Валерьевна предваряет рассмотрение «дела Киянской» обвинительным приговором, который обжалованию не подлежит:

«Вся книжка шатко покоится на хаотичных, выдранных из самых разнообразных и неожиданных мест цитатах, в том числе — логически несообразных, что автора не стесняет. Система доказательств также не обнаружена, ее заменяет повышенная концентрация слов «наверняка»[2] и

«подтверждается множеством свидетельств»[3]

(конкретных указаний на последние, естественно, нет). Все, что касается «состояния тайных обществ накануне восстания», как и собственно восстания, является крайне неряшливо изложенным набором общих мест, в котором озадачивает все, даже сноски. Указывать здесь на фактические погрешности и ляпы в пересказе давно известного нет возможности, поскольку их многовато».

Когда серьезные рецензенты выдвигают такие обвинения, они берут на себя труд указать пяток, а то и десяток «фактических погрешностей и ляпов». Лишь одно замечание («для описания поведения С.И. Муравьева-Апостола во время восстания, например, убежденно цитируется А.И. Михайловский-Данилевский, никакого отношения ни к восстанию, ни к декабристам не имевший, с. 51-52») снабжено указанием страниц. Видимо это самый грубый «ляп», обнаруженный рецензентом. Рассмотрим этот пример приписываемой автору «Южного бунта» неспособности оценить «достоверность данного источника в данной связи».

На указанных страницах О.И. Киянская рассуждает о том, что амбициозным «русским дворянам XIX в.», включая декабристов и, в том числе, С.И. Муравьева-Апостола, было свойственно «восхищение Наполеоном». В подтверждение этой мысли она приводит мемуарное свидетельство А.И. Михайловского-Данилевского, согласно которому Сергей Муравьев приказал задерживать всех проезжавших через расположение восставшего полка и «расспрашивал их, становясь, в подражание Наполеону, со сложенными на груди руками». Генерал-майор Михайловский-Данилевский был не только современником «южного бунта». Он находился  неподалеку от мест событий и общался «по горячим следам» с их непосредственными участниками. Почему мы должны считать, что мемуарист выдумал эту характерную деталь?

Рассмотрение единственного конкретного замечания позволяет предположить, что О.В. Эдельман не стала приводить «фактические погрешности и ляпы» не из лени, а из-за неспособности их обнаружить.

Продолжая двигаться своеобразным способом, рецензент переходит от выводов к разбору основных положений «Южного бунта». При этом Ольга Валерьевна демонстрирует воистину гениальную краткость: основная, в общепринятом понимании, часть рецензии занимает менее 30% текста.

С такой пропорцией можно было бы согласиться, если бы О.И. Киянская написала бесспорную книгу, т.е. повторила набор прописных истин. Но ее монография имеет огромный шаг новизны.  По меньшей мере, два затронутых ей сюжета неизвестны предшествующей историографии.

Первый — способы финансирования грядущей революции, изобретенные П.И. Пестелем. Приводя многочисленные документы, Оксана Ивановна убедительно показала, что командир Вятского полка пошел по пути финансовых махинаций и подкупа своих прямых начальников (С. 30-38). Я не утверждаю, что приведенные в рассматриваемой монографии доказательства должны убедить всех. Но попытка их опровержения требует тщательной источниковедческой работы, а не пустого ерничества:

«Доказательства: после ареста Пестеля возникли претензии к нему по хозяйству полка (из приводимых автором сумм понять ничего нельзя, поскольку автор не подозревает, каким сложным и запутанным было полковое хозяйство в то время), а князь Сибирский на войне был ранен. Более того, узнав о недостачах в подведомственном полку, оба генерала вы знаете, что сделали? Они всполошились!!! <…> Вся эта история с золотом партии вызывает оторопь не потому даже, что полковник Пестель оказался столь инфернально иррациональным злодеем, — а потому, что среди современников-то он считался воплощением рассудочной логики. Боже мой, что же теперь думать о его окружении?»