Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния

Лишь изредка подрабатывал он вот каким способом. В сворских лесах паслось стадо диких быков, деды и прадеды которых сбежали от коллективизации. Семенов приводил в лес колхозную корову, бросал, как приманку, и ждал, пока какой-нибудь бык, выпучив глаза от счастья, заберется на корову. Тогда отшельник связывал быку задние ноги, приволакивал пленника в колхоз и сдавал по двугривенному за килограмм, причем не соприкасаясь с деньгами, но натурально опустошая сельпо от соли, спичек, мыла и трижды уцененных штанов.

Однажды на него наткнулся отряд "Зеленого патруля", и, как анахорет, Семенов погиб. Он, конечно, заставил мальчишек прочитать статью 54, гарантирующую неприкосновенность личности; он, конечно, заставил девчонок прочитать статью 55, гарантирующую неприкосновенность жилища; он даже объявил себя лешим, потерпев фиаско с Конституцией, но пионеры только хохотали ему в лицо, уже решив про себя вернуть Семенова обществу. Потом его взяли под руки и гурьбой, с песнями отвели в милицию. И быть бы отшельнику осужденным за тунеядство, если бы в последний момент его не спас от тюрьмы вездесущий Сусанин и не устроил в типографию сторожем. Под руководством Адама Семенов стал читать запойно, а так как на службе он бездельничал днями и ночами, то к нему приходили потрепать языком работники типографии. Складывая в голове лесной опыт, книги и сворские сплетни, Семенов вдруг стал выдавать прогнозы на все случаи жизни. Прогнозы оправдывались на девяносто процентов, поэтому сторожа стали уважать как очень авторитетного оракула. Он даже угадывал пять номеров из шести в "Спортлото". Чего только не сулил ему Подряников, подсовывая пустые карточки, но Семенов неизменно отвечал Саше дулей. Он и директору, если тот требовал предсказать исход какой-нибудь аферы, вещал такое, что Адам затыкал уши и спрашивал: "Для чего я тебя на работу взял? Гадости я могу и дома послушать". Тем не менее Семенова он ценил за ум и пугал им подчиненных, а те тряслись от страха, потому что ходил слух, будто сторож якшается с нечистой силой. Недаром же зеркала любили оракула до Помраченья. Они сохраняли его отображенье навсегда, превращаясь в портреты; и дошло до того, что милиционер по прозвищу Свисток, денно и нощно охранявший вход в исполком, не пустил Семенова с заявлением на прописку. "Иди отсюда, -- сказал Свисток. -- Ты вон в туалете к зеркалу подойдешь, а где я потом причесываться буду?.."

В воскресенье оракул, плюнув на должностные обязанности, обошел город и собрал в голову свежие слухи и сплетни. Знамения сулили недоброе: во-первых, в парке культуры и отдыха погас Вечный огонь; во-вторых, из леса вышел медведь и потребовал у своричей невесту; в-третьих, дочь Примерова родила ему внука зеленого цвета; в-четвертых, в городе опять объявился бандит Галимджанов. И хотя Вечный огонь потух по халатности газооператоров; и хотя медведь просто оголодал за зиму и не сумел толком объяснить свои желания; и хотя зеленый цвет был самым любимым у товарища Примерова, а бандит Галимджанов появлялся чуть ли не каждую неделю -- все равно Семенов был смущен, потому что рассчитал перемены к худшему. Бороться с ними -- он понимал -- бессмысленно, но предупредить друзей счел нужным. Поэтому он запер типографию, взял ван дер Югнна на руки и пошел к Сусанину.

Адам же и не подозревал, какие над Сворском собираются тучи, зреют страсти и пробиваются измены. С самого утра, оборачиваясь лишь ни крик жены: "Иди жрать, бездельник!", -- сидел он у окна и проклинал день, в который не свершилась революции, то есть вчерашний день. Сусанин вспоминал, как однажды в поликлинике, пытаясь отогнать скуку, в которой существовала очередь, он прочитал дацзыбао про глисты. И от расписного плакатика узнал, что "у пораженного яйцами глист человека резко ухудшается и слабеет память, а сам он становится вялым и апатичным", никуда не годным: ни народному хозяйству -- для выполнения соцобязательств, ни семье -- как добытчик трудового рубля. И вспомнив, Адам стал смотреть на ходящих под окнами людей, определяя степень их вялости и уровень их амнезии. "Сворск зачервивел, пал до беспамятства и безразличия, -- думал он. -- Скоро глисты сожрут нас живьем, сожрут дома и асфальт, если еще раньше с неба не посыпется град из тыквенных семечек, если не побрызгает отваром цветов пижмы..." Такие мысли досаждали ему, пока из-за поворота не вышла бородатая фигура с ребенком на руках. "Вот у кого здоровья хоть отбавляй, кого незаразно позвать в дом", -- порадовался за друзей Адам, выбросил на улицу ключ от входной двери и стал слушать, когда лифт, карабкающийся наверх, споет песню непритершегося железа, когда на лестничной клетке загудят от шагов пустоты под кафелем, когда ван дер Югин, не достающий до звонка, поскребется о косяк, точно кошка, и пропищит что-нибудь похабное вместо привета.